Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Это стало большим облегчением для Коля. Но он столь же серьезно воспринял то, как Миттеран продолжал говорить о Горбачеве – передавая ему свою озабоченность тем, чтобы «решение немецкой проблемы не закончилось русской трагедией». Растущий страх заключался в том, что, если Горбачев падет и к власти придет сторонник жесткой линии, все станет намного сложнее. Однако Миттеран развернул ситуацию, сказав Колю, что «судьба Горбачева больше зависит от вас», чем от того, что могут сделать сторонники жесткой линии. «И Горбачев это знает», – добавил Коль. Федеративная Республика и так уже была основным донором помощи Восточной Европе, потенциально являлась таковым и для СССР, учитывая финансовую сдержанность Буша, и, вероятно, именно ФРГ имела наибольшее влияние на предотвращение трансформации распада Восточной Германии в полномасштабный кризис в сердце Европы. Коль все яснее видел, что он пользуется реальными политическими рычагами влияния благодаря силе немецкой марки. Но после декабрьских вспышек гнева Горбачева он понял, что должен использовать эту власть разумно и без особой спешки[603].

У Коля больше не было никаких сомнений в том, что Восточная Германия совершенно разваливается. 11 января Модров объявил о плане возобновления деятельности Штази, хотя и в измененной форме, и вдобавок переименованной в Управление по защите конституции. Это было вопиющим нарушением ранее данных обещаний на переговорах за круглым столом по искоренению Штази. В ответ на то, что казалось контрреволюцией, в Восточном Берлине и других городах вспыхнули массовые забастовки и протесты. «Новый Форум» призвал к проведению 15-го числа демонстрации у центральной штаб-квартиры Штази, но это мероприятие полностью вышло из-под контроля организаторов, в результате чего протестующие ворвались в здание и разграбили его. Три недели спустя Совет министров учредил комитет для осуществления полного демонтажа всего аппарата внутренней безопасности. Штази была цементирующим элементом государства ГДР, как из-за страха, который она порождала, так и из-за рабочих мест, которые она предоставляла (занятость для почти 1,2% населения). После этого правительство Модрова утратило всякую легитимность. Несмотря на то что теперь он перенес выборы на 18 марта и выдвинул новый, наспех составленный план объединения Германии («Германия единое Отечество», ‘Deutschland einig Vaterland’), было очевидно, что его дни и дни его партии сочтены.

Действительно, только за январь ГДР потеряла еще 58 тыс. молодых граждан, при этом их поток не уменьшался; переименованная коммунистическая СЕПГ – ПДС потеряла около 1,6 млн из своих 2,3 млн членов партии; и вскоре Западный ХДС, как и все другие крупные западногерманские партии (СДПГ, СВДП и Зеленые), принялся финансировать и, следовательно, формировать избирательные кампании своих партий-дочек или объединенных списков в ГДР. Коль, Брандт и Геншер стали настоящими политическими иконами для многих восточных немцев. Когда в кулуарах Всемирного экономического форума в Давосе Модров снова попросил у Коля 15 млрд немецких марок, на этот раз просто для того, чтобы дожить до выборов, канцлер не только сказал «нет», но и прямо заявил, что единственным вариантом в будущем является скорый экономический союз, основанный на дойчмарке. Модрову ничего не оставалось, как согласиться[604].

Драматический поворот событий в Восточном Берлине неизбежно оказывал влияние на Москву. На встрече с ближайшими помощниками 26 января, вскоре после напряженной поездки в Литву, где призывы к независимости с каждым днем становились все громче, Горбачев ясно дал понять, что теперь он считает объединение Германии в конечном счете неизбежным, несмотря на тот факт, что ФРГ потребуется «несколько лет», чтобы «экономически поглотить ГДР». Сосредоточенный на тщательной подготовке к «общеевропейскому саммиту» и процессу СБСЕ в целом, Горбачев сделал теперь своим главным тактическим приоритетом не блокирование объединения, а замедление его. Однако он по-прежнему подчеркивал, что «никто не должен ожидать, что объединенная Германия вступит в НАТО». Лучшим рычагом давления СССР, по его мнению, были оккупационные права союзников и присутствие Советской армии в ГДР, хотя он и сказал, что аксиомой является то, что «наши войска не будут предпринимать никаких действий». Как и американцы, он хотел решать немецкие проблемы путем переговоров между союзными державами, но он был готов включить ФРГ и, возможно, ГДР в то, что он назвал «Пятеркой» или «Шестеркой». Все это, тем не менее, было его личной позицией: он еще не был готов публично дать зеленый свет объединению[605].