Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Советские сироты не только трясли миской для подаяния у Белого дома, они также пытались работать вместе как группа. Это было отмечено Бейкером еще 7 февраля 1990 г. в большой речи в Карловом университете в Праге под названием «От революции к демократии». Он приветствовал «первые признаки координации и объединения между новыми демократическими государствами», выделив недавние дискуссии между Венгрией, Польшей и Чехословакией о возможном соглашении о свободной торговле. В более широком смысле он заявил: «Дух революции должен переместиться с улиц в правительство». Но, подчеркнул он, одних политических реформ и демократизации недостаточно для консолидации «народных революций». Без шагов по содействию «экономической жизнеспособности» стабильность Европы была бы подорвана: это был «один из болезненных уроков межвоенных лет». Тем не менее, как обычно, администрация с осторожностью относилась к принятию на себя каких-либо финансовых обязательств, предпочитая говорить о ключевой роли частного американского капитала и многосторонних международных организаций[930].

Государства Центрально-Восточной Европы действительно были воодушевлены предоставлением западных средств. Страны G24, в основном европейские, предоставляли продовольственную и финансовую помощь большей части бывшего советского блока через Европейскую комиссию, в то время как новый Европейский банк реконструкции и развития, возглавляемый главным советником Миттерана Жаком Аттали, предоставлял займы[931]. Но перспектива официального участия в континентальных институтах была важнее. «Европейская конфедерация» Миттерана предполагала включение Восточной Европы в более свободный круг вокруг ЕС-12, в то время как Программа Коля из десяти пунктов даже выдвинула идею возможного будущего членства в Сообществе. Грандиозный замысел Франции по созданию Конфедерации[932] ни к чему не привел, потому что бывшие советские сателлиты вскоре уже не хотели ничего, кроме членства в ЕС. Прецедент уже был создан в феврале 1990 г., когда стало ясно, что ГДР (через присоединение к Западной Германии) будет быстро включена в ЕС-12.

В то время, конечно, Восточная Германия была определенно выделена как особый случай. Другие страны стояли впереди Восточной Европы в очереди на членство в ЕС. Австрия и Швеция, например, были развитыми странами с рыночной экономикой и процветающими демократиями, чей прямой переход к членству не вызвал бы серьезных проблем с переходом: они уже были частью европейской зоны свободной торговли. Посткоммунистическим претендентам, таким как Польша, Венгрия и Чехословакия, при всем их желании интегрироваться в ЕС, пришлось бы ждать до декабря 1991 г. даже только соглашений об ассоциации. И все же все это было более привлекательным, чем низведение до уровня аморфной «Конфедерации».

Что касается другой важнейшей западной организации, НАТО, то восточноевропейские государства почувствовали вдохновение от Лондонской декларации в июле 1990 г. Венгрия, которая считала себя «образцом для региона в целом», была так же заинтересована в Атлантическом альянсе, как и в европейской интеграции, и была первым государством бывшего советского блока, направившим посла в НАТО[933]. Под американский зонт безопасности стремилась и Чехословакия, славянская нация с ярко выраженной западной культурой, позиционировавшая себя центром Европы, связующим звеном между Востоком и Западом. Как объяснил Гавел Бушу, чехословаки считали НАТО «опорой, которую можно было бы использовать при построении новой европейской структуры безопасности», и рассчитывали на соглашение об ассоциации, «аналогичное тому, о котором мы ведем переговоры с ЕС»[934].

Но Лондонская декларация не предлагала членства в Западном альянсе. На самом деле это было невозможно, потому что эти страны все еще были членами Варшавского договора и на их территории находились тысячи военнослужащих Советской армии: 48 тыс. в Польше[935], 75 тыс. в Чехословакии[936] и более 20 тыс. в Венгрии[937]. Таким образом, дверь НАТО оставалась закрытой – по крайней мере, на данный момент.