Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года

Разрушительная воздушная кампания – на тот момент было сделано 94 тыс. вылетов – представляла собой практическое воплощение доктрины Пауэлла: подавляющая сила, применяемая с использованием новейших технологий. И эта техновойна приобрела дополнительное значение, когда сухопутные войска вступили в бой. Не было ничего похожего на поединок пехотинцев-тяжеловесов. План войны Центрального командования был построен на синхронных операциях, совершаемых на сотнях миль поля боя. В то время как силы коалиции вступили в бой с основными силами противника в Кувейте, морская пехота США инсценировала высадку десанта на побережье Кувейта, а более четверти миллиона военнослужащих США, Великобритании и Франции, включая большинство бронетанковых подразделений, совершили мощный обход слева через иракские тылы, прорываясь в Кувейт. Саддам пообещал дать «мать всех сражений», но в течение пары дней боев его армия стала разваливаться на части – ее побеждали сухопутные войска коалиции, а с воздуха ее уничтожали волна за волной истребители-бомбардировщики. «Это было похоже на Армагеддон», – сказал один американский офицер. Вдоль того, что стало известно как «Шоссе смерти» между Эль-Кувейтом и Басрой, лежали «сгоревшие, разбомбленные автомобили всех видов, повсюду валялись обугленные тела иракцев и их добыча, варьировавшаяся от телевизоров до медных дверных ручек и ванн»[1149].

Изображения «Шоссе смерти» транслировались по телевидению по всему миру. Одна фраза американского журналиста была подхвачена, чтобы выразить происходящее: «стрельба по индейке». Сам Буш был потрясен этими снимками и обеспокоен впечатлением, что США сейчас убивают почти беззащитных арабов. Утром 27 февраля президент излил душу Миттерану по телефону. «Я думаю, что бои почти закончились. Южная половина Кувейта почти освобождена. Осталась только одна дивизия с высокой степенью боеспособности, и даже она может оказаться неэффективной в бою». Поговорив с министром обороны Диком Чейни, Буш сказал Миттерану, что, вероятно, сможет прекратить наземные бои еще через день. «Мы контролируем поле боя, но я хочу заверить вас, что мы хотим прекратить стрельбу как можно скорее».

Буш решил отложить любое прекращение огня до тех пор, пока не убедится, что «мы достигли всех наших военных целей и выполнили резолюции ООН». В тот же день, во время ежедневной конференции президента с ключевыми советниками, Пауэлл разговаривал со Шварцкопфом в Персидском заливе, который категорически заявил: «Мы выполнили нашу миссию». Когда Буш сказал, что пора остановиться, в зале не было никакого несогласия. Было решено официально прекратить военные действия в полночь по вашингтонскому времени, что, как потом кто-то понял, означало бы, что наземная война длилась ровно сто часов. «Наполовину слишком здорово», – сухо размышлял Скоукрофт[1150].

Сразу после 9 часов вечера Буш снова обратился к нации из Овального кабинета. «Кувейт освобожден. Иракская армия потерпела поражение. Наши военные цели достигнуты. Кувейт снова находится в руках кувейтцев, которые сами распоряжаются своей судьбой». Но тон президента не был торжествующим: «Ни одна страна не может претендовать на эту победу как на свою собственную. Это была победа не только Кувейта, но и всех партнеров по коалиции. Это победа Организации Объединенных Наций, всего человечества, верховенства закона и справедливости»[1151].

Хотя Буш говорил в интернационалистских терминах, его внутренние чувства были глубоко национальными. «Это день гордости для Америки, – сказал он законодателям-консерваторам на Капитолийском холме. – И, клянусь Богом, мы покончили с вьетнамским синдромом раз и навсегда». Для Буша это было чрезвычайно важно. «Удивительно, как много я думаю о конце вьетнамского синдрома, – написал он в своем дневнике 26-го числа. – Я чувствовал раскол в стране в 1960–1970-е – я был в Конгрессе». Он все еще не забыл боль от того, что выпускники Йельского университета отвернулись от него, когда он произносил вступительную речь в своей альма-матер в разгар протестов в кампусе. На самом деле он намекал на это в своей инаугурационной речи в качестве президента в январе 1989 г., говоря Конгрессу и стране, что война «все еще разделяет нас» и предупреждая, что «ни одна великая нация не может долго позволить себе быть разделенной воспоминаниями». Вот почему он со всей страстью заявил в радиопередаче американским войскам в Персидском заливе 2 марта 1991 г.: «Мы обещали, что это не будет еще одним Вьетнамом. И мы сдержали это обещание. Призрак Вьетнама был навсегда похоронен в песках пустыни Аравийского полуострова»[1152].