Когда плачут драконы

Одже разучился сохранять спокойствие и хладнокровие. Он не мог больше отрешиться от происходящего вокруг, чтобы не думать о своей ущербности и совершенной ненужности, и постоянно поддавался на Беатины провокации. Загорался вместе с ней, огорчался и радовался вместе с ней, выпуская на волю давно и надежно запрятанные чувства.

И прощая себе одну вольность за другой.

Разве позволительно ему было обнимать Беату, когда она чуть не упала? Должен был лишь помочь ей оправиться, а вместо этого прижал к себе, всей своей сущностью ощущая ее тепло, ее мягкость, ее восхитительные изгибы. Руки сомкнулись на ее спине, и только взгляд Беаты привел в себя, заставив спуститься на землю.

Разве имел он право снова приглашать Беату к себе, понимая, что она и так уже себя ославила, несколько дней подряд приходя в караулку? Это она в силу своего возраста могла еще не думать о последствиях, но Одже-то должен был мыслить наперед, а вместо этого поддался слишком горячему желанию снова видеть Беату и опять не совладал с собой.

А уж когда она его поцеловала...

Одже не помнил, сколько тогда пролежал в снегу, глядя на россыпь звезд. Жар от Беатиных губ, казалось, не только растопил его сердце, но и согрел стылую землю, не позволив Одже ни замерзнуть, ни заболеть. А ведь раньше чуть что — в лихорадке сваливался. Отец и это всегда в вину ему ставил, не желая признавать слабости сыновьего тела.

Да только, как выяснилось, вовсе не было оно слабым. Просто огонь в нем еле тлел, а Беата разбудила настоящий костер, и он грел, и освещал жизнь, и дарил такую сладкую, такую нужную надежду.

Как Одже добрался тогда до своей кровати, он не помнил. Но поутру вскочил ни свет ни заря и схватился за ведро с тряпкой. Он несколько недель, пока Беата его не замечала, не наводил у себя порядок, медленно погрязая в пыли и грязи и не имея сил хоть что-то поменять. Но встречать Беату подобным стыдом было верхом неприличия, и Одже, не жалея себя, оттирал и отмывал все углы, надеясь закончить до Беатиного прихода и получая какое-то необъяснимое удовольствие оттого, что старается для нее.

Уличная дверь скрипнула в тот момент, когда пол в караулке блестел от непросохшей воды, а Одже, вспомнив, что пропустил пыль на книжном шкафу, взобрался на лавку и пытался дотянуться до верхней полки.

Да так и застыл с тряпкой в руке, увидев входящую Беату, и расплылся в совершенно глупой счастливой улыбке.

Беата же, тщательно осмотрев караулку и, очевидно, оценив масштаб проделанной работы, лукаво повела бровями.

— Хандрил? — угадала она. Одже кивнул, понимая, что совсем не так должен вести себя мужчина, но не умея лгать. Беата в ответ заулыбалась и зачем-то погладила вымытый и все еще влажный дверной косяк.

— Я тоже, — призналась она.

И Одже совершенно бессовестно не удержал свой вопрос:

— Из-за меня?

Беата опустила глаза, поковыряла ногой пол, а Одже не преминул мысленно отругать себя за наглость. Из-за оскорбления Кедде она страдала, разве не ясно? Вон как извелась, бедная. Аж смотреть больно.

— Из-за тебя, — пробормотала Беата, и Одже с головой накрыло вернувшимся вчера вечером ощущением невесомого счастья. Как во сне, он спрыгнул с лавки и подошел к Беате. Стянул с нее капюшон, выпуская на волю золото буйных кудрей и откровенно любуясь этим чудом. И тут же замер, вдруг осознав, сколь много лишнего себе позволяет. Беата другом его назвала и как к другу пришла. А друзья…

Ну уж точно не шалеют от радости при встрече. И не ищут тайный смысл в сказанных словах. И не распускают руки, забыв, как ими управлять.

— Прости, — как можно мягче выговорил Одже, опасаясь еще сильнее смутить Беату и оттолкнуть ее своей несдержанностью. — Я… очень по тебе скучал.

Беата пару секунд смотрела ему в глаза, не подозревая, что сердце Одже за это время умудрилось покалечить несколько ребер, потом улыбнулась, окончательно его покорив. Не сказала ни слова, а только немного угловато прошла в каморку. Одже, заставив себя дышать, потрусил следом.

Беата довольно-таки долго рассматривала свои предыдущие художества, и Одже даже представить не мог, о чем она думала. Пытался пофантазировать, но в голове шумело от ее взгляда и от ее признаний, и идеи разлетались, как напуганные мотыльки. Впрочем, он все равно никогда бы не угадал правильный вариант. Потому что Беата, не оборачиваясь, но неожиданно напрягшись, спросила:

— Ты все время за меня драться будешь?

У Одже даже мысли не возникло юлить. Так и бахнул согласием, да еще и кулаки безотчетно сжал, как будто мог ими кого-то устрашить. Беата обернулась и принялась заинтересованно изучать его лицо. Одже порядком струхнул, решив, что посадил на физиономию пятно, пока наводил порядок. И только когда она снова улыбнулась и довольно проговорила: «Разрешаю», — понял, что Беата разглядывала его пострадавший в предыдущей схватке нос. Вспыхнул от жгучего стыда, и только смысл ее ответа позволил смириться с собой. Он словно дал надежду на будущее, о котором Одже в здравом уме не смел даже мечтать.