Когда под ногами бездна (upd. перевод)

Именно в этот момент, когда я испытывал возрастающий панический страх, чуя приближение смертельной опасности, начали действовать треугольники, принятые по дороге в бар Фатимы; сердце забилось, как бешеное. А ведь вечер начинался так хорошо! Я выиграл немного денег и предвкушал сытный ужин, а впереди меня ждала ночь с Ясмин. Но судьба распорядилась иначе: я сижу на заднем сиденье патрульной машины; рубашка и джинсы заляпаны, а кожа лица и рук зудит под коркой засыхающей крови Сонни. Меня везут на встречу с Фридландер-Беем, человеком, который владеет здесь всем и всеми. Я не сомневался, что предстоит разборка, но не имел ни малейшего представления, в чем перед ним провинился. Всегда вел себя предельно осторожно, чтобы не наступить на Папину мозоль… Хаджар не собирался меня просвещать: он только ухмыльнулся, как гиена, и сказал, что не хотел бы оказаться на моем месте. Я тоже. В последнее время мне слишком часто приходится испытывать подобное чувство.

— На все воля Аллаха, — прошептал я непослушными губами, изнывая от беспокойства. Ближе к Тебе, Господи.

8

Фридландер-Бей жил в большом, увенчанном башней белоснежном здании, которое вполне могло сойти за дворец. Его апартаменты раскинулись в центре города, совсем недалеко от христианского квартала. Не думаю, чтобы кто-нибудь еще здесь обладал таким огромным участком, обнесенным высокой оградой. По сравнению со скромной обителью Папы дом Сейполта кажется походным шатром бедуина. Но сержант Хаджар ехал не в том направлении, на что я и обратил внимание легавого ублюдка.

— Разреши мне самому вести машину, — ответил он сварливо. Хаджар назвал меня «иль-магриб». «Магриб» переводится как «закат», а еще обозначает огромный кусок Северной Африки, где живут «некультурные идиоты» — алжирцы, марокканцы, в общем, жалкие отбросы вроде меня. Многие друзья так же обращаются ко мне, и я не обижаюсь, понимая, что это просто прозвище или добродушное подшучивание. Но в устах Хаджара оно превращается в оскорбление.

— Дом Папы в четырех с лишним километрах позади нас, — заметил я.

— Неужели ты думаешь, что я не знаю? Господи, как бы мне хотелось где-нибудь без свидетелей приковать тебя наручниками к столбу минут на пятнадцать.

— Хаджар, ради Аллаха, скажи, куда ты меня везешь? — Но он дал понять, что больше не станет отвечать на вопросы; в конце концов я сдался и молча рассматривал проносящиеся мимо дома. Поездка оказалась примерно такой же веселой, как в такси с безумным американцем за рулем: ты ни черта не понимаешь, не знаешь точно, куда тебя везут, не уверен, что доберешься целым и невредимым.

Легавый остановил машину на заасфальтированной подъездной дорожке позади мотеля на восточной окраине города. Сложенные из шлакобетонных блоков стены выкрашены в бледно-зеленый цвет; никакой неоновой рекламы с названием, лишь маленький щиток, на котором написано от руки: «Мотель. Свободных мест нет».

Гостиница, где на месте нормальной вывески красуется объявление о том, что в ней никогда не бывает пустых номеров, — довольно странное зрелище. Хаджар вылез из машины, открыл заднюю дверцу, и я почти вывалился наружу. Постоял, расправил плечи и попытался собраться; треугольники страшно взвинтили меня. Чувство страха плюс действие наркотиков привели к жутким резям в животе, головной боли и внутреннему напряжению, граничащему с нервным срывом.

Я последовал за Хаджаром; мы остановились у двери девятнадцатого номера.

Сержант несколько раз постучал — вероятно, что-то вроде условного сигнала. Нам открыло существо, походившее на квадратный кусок скалы, или, точнее, громадный булыжник. Камень не может думать или говорить, и когда он произнес что-то членораздельное, я ошеломленно расширил глаза. «Булыжник» кивнул Хаджару, который, не ответив на приветствие, молча повернулся и пошел к машине. Потом громила посмотрел на меня; очевидно до него никак не доходило, откуда я взялся. Потом он кое-как сообразил, что стоящего у входа человека, очевидно, привез сержант, и его надо впустить.

— Проходи, — эти гулкие скрежещущие звуки походили на… на голос булыжника, который по воле Аллаха обрел дар речи.

Протискиваясь мимо него, я внутренне содрогнулся. В комнате, кроме еще одного Говорящего Булыжника, я увидел Фридландер-Бея, сидящего у раскладного столика между огромной кроватью и комодом. Номер обставили европейской, но довольно старой мебелью.

Увидев меня, Папа поднялся. При росте в полтора с лишним метра он весил больше девяноста килограмм. Бей предпочитал одеваться просто: беглая хлопчатобумажная рубашка, серые штаны и сандалии. Он не носил колец и иные украшения. Несколько оставшихся прядей седеющих волос зачесаны назад; взор блестящих карих глаз кажется кротким и ласковым. Глядя на него, с трудом верилось, что перед тобой — самый влиятельный человек в городе.

Наконец Папа поднял руку, почти заслонив лицо.

— Мир тебе, — произнес он.

Я прикоснулся к сердцу и губам.

— И с тобой да пребудет мир.