Когда под ногами бездна (upd. перевод)

— Аллах велик, — прошептал Фридландер-Бей. Он смотрел на меня с изумлением. — Я слышал, ты неверующий, сын мой, что причиняло мне боль. Однако ты демонстрируешь неплохое знакомство с Благородным Кораном. — Он поднялся со своего места и потер лоб, затем подошел к просторной постели и лег на покрывало. Я хотел повернуться к нему, но огромная коричневая лапа, словно гиря, опустилась на плечо и заставила принять прежнее положение. Теперь я мог созерцать лишь стул, на котором только что сидел Папа, но, когда он заговорил, отчетливо слышал каждое слово. — Мне сказали, что из всех жителей Будайина только ты имел вескую причину для того, чтобы покончить с этим человеком.

Я прокрутил в памяти события прошедших месяцев: честное слово, не могу вспомнить даже когда я в последний раз поздоровался с Сонни! Всегда старался держаться подальше от «Красного фонаря»; никаких дел с обрезками, гетеросеками и фемами, находившимися под опекой одноглазого, я не имел, общих друзей и даже знакомых у нас не было, если не считать Фуада иль-Манхуса, который уж точно не считается моим товарищем. Он, кстати, не входил и в число приятелей Сонни.

Но понятие мести у арабов такое же сложное и многостороннее, как у уроженцев Сицилии. Возможно, Папа знал о столкновении, случившемся многие месяцы или даже годы назад, о котором я успел начисто позабыть.

— У меня нет ни единой причины для убийства, — сказал я дрожащим голосом.

— Мне совсем не нравятся отговорки, о мой племянник. Часто, очень часто приходится задавать людям подобные трудные вопросы, и каждый раз они начинают с увиливаний и умолчаний. Такое продолжается, пока один из моих слуг не убеждает их прекратить. Следующая стадия — ответы, которые уже нельзя назвать увиливанием, ибо, увы, они просто лживы. И снова гостей приходится вразумлять, дабы они не тратили понапрасну драгоценное время. — Он говорил негромко, голос казался усталым. Я снова попытался повернуться лицом к Папе, и снова могучая каменная десница сжала плечо, теперь гораздо больнее. Бей продолжал:

— Рано или поздно человек с нашей помощью начинает понимать, что самое разумное — говорить, ничего не скрывая. Однако слишком часто я с болью вижу, во что он к тому времени превращается. Прошу, прими мой совет: как можно быстрее и без нашей помощи перейди от увиливаний и лжи — а лучше вообще избежать их — к правдивым словам. От этого выиграем мы все.

Рука по-прежнему давила на меня. Казалось, кости постепенно расплющивают под прессом и скоро они превратятся в белую пыль… Я не издал ни звука.

— С тебя причиталась некая сумма денег в пользу моего друга, — произнес Фридландер-Бей. — Сейчас тебе не нужно с ней расставаться, ибо он мертв. Но я взыщу неотданное вместо него; и я сделаю то, что дозволено Книгой.

— Я ничего ему не должен! — выкрикнул я. — Ни единого гроша!

Страшная рука принялась крошить мое второе плечо.

— У собаки до сих пор опущен хвост, о повелитель, — пробормотал Говорящий Булыжник.

— Я не вру, — произнес я, немного задыхаясь. — Если я говорю, что ничего не должен Сонни, значит так оно и есть. Повсюду в городе меня знают, как человека, который никогда не лжет.

— Что ж, я действительно раньше не имел оснований сомневаться в тебе, о мой племянник.

— Возможно, теперь он нашел серьезную причину превратиться в обманщика, — пробормотал Говорящий Булыжник.

— Сонни? — удивился Фридландер-Бей, возвращаясь к столу. — Никого не волнует судьба Сонни. Он не был ничьим другом, могу тебе поручиться. Если он тоже мертв, воздух Будайина станет хоть немного чище. Нет, мой племянник, я попросил тебя присоединиться ко мне, чтобы расспросить о кончине находившегося под моим покровительством Абдуллы абу-Зайда.

— Абдулла, — произнес я с трудом. Боль становилась почти невыносимой; перед глазами начали мелькать красные вспышки, голос стал хриплым и еле слышным. — Я даже не знал, что он стал трупом.

Папа снова потер лоб:

— За последнее время многих из числа облеченных моим доверием людей внезапно забрала смерть. Слишком многих, чтобы объяснить их гибель обычными обстоятельствами.

— Да, — сказал я.

— Ты должен доказать, что невиновен в убийстве Абдуллы. Ты единственный, у кого имелись веская причина желать ему несчастья.

— Какая?

— Я уже говорил — долг. Да, Абдулла не пользовался всеобщей любовью; вполне допускаю, что многие не выносили или даже ненавидели его. Однако каждый житель квартала знает, что он находится под моей защитой, и причинить ему какой-либо урон — значит причинить вред мне. Его мучитель издохнет так же, как погиб он.

Я попытался поднять руку, но не смог.

— Как он умер?

Папа мрачно посмотрел на меня из-под полуопущенных век.

— Ты сам мне расскажешь.

— Я… — Каменные лапы оставили в покое мои плечи, от чего боль даже усилилась. Потом я почувствовал, как железные пальцы обвились вокруг горла.

— Отвечай быстрее, — мягко произнес Папа, — или очень скоро ты вообще никогда не сможешь ничего сказать.

— Пистолет, — прохрипел я. — Одним выстрелом. Маленькая свинцовая пуля.

Папа махнул рукой, и стальной обруч на шее разжался.