Когда рушится мир

— Войну они хотят, — понимающе сказал Любомир. — Так, надо этого хмыря из театра выдернуть, пусть батальные сцены продумает.

— Точно! Дай ему банку тушенки, пусть работает, — согласился Зигфрид, изучая внутренности консервной банки на предмет остатков. Тех, впрочем, не наблюдалось, банка была почти стерильна. — Надо привлекать квалифицированные кадры, а то засыплемся. Он правильно сказал. Все должно быть естественно!

Актер подтянулся к вечеру, и, преданно глядя в глаза Любомиру, слушал вводные.

— Как там тебя, Вилли! Послушай. Нужно организовать хорошую картинку с тех мест, где люди будут драться. Но так, чтобы это было зрелищно. Понимаешь?

— Э-э, не совсем, — мялся актер, с вожделением глядя на жестяную банку в руках лейтенанта. — Если понять, для чего все это делается, я бы куда полезнее для вас был, господа.

— Скажем так, — задумался Любомир. — Это для того, что тебе за это платят. Уловил?

— Ну…э-э-э… да, — промямлил тот.

— Чтобы все было естественно, надо, чтобы люди не знали, что их снимают, — пояснил лейтенант.

— Естественно и зрелищно — это полная противоположность, господа. Я бы посоветовал все-таки, несколько сцен сделать постановочными. Создать стержень сюжета, так сказать, — осторожно намекнул Вилли. — Тут никак нельзя все на волю случая отдавать. Может получиться полная халтура.

Любомир и Зигфрид переглянулись. Актер говорил дело. Любомир кинул банку, которую тот поймал с обезьяньей ловкостью.

— Иди, думай, — сказали ему. — Одна сцена должна быть со шпагой, это обязательно. Остальное — на твой вкус. И для той девушки какую-нибудь роль душещипательную. Так, чтобы слезу выбить. Ну, ты разберешься.

— Простите, господа, а для меня роль какая-нибудь найдется? — робко спросил Вилли.

— Например? — удивился Любомир. — Повоевать хочешь? Ты на героя не очень-то и тянешь.

— Нет, — вдохновенно сказал актер. — Как раз наоборот. Маленький человек, который попал в жернова судьбы, понимаете? Обычный горожанин, который ничего особенного не умеет, но выжил, когда рухнул мир. Это может быть очень интересно.

— Да я не против, — махнул рукой Любомир. — Если что-нибудь интересное слабаешь, то будешь принят в основной состав.

— О, господа, я не подведу, — актер был в восторге. Перспектива сытой жизни засияла впереди ярким маяком.

* * *

Видеокамер в королевском дворце было явно недостаточно. Второй лейтенант Билич работал спустя рукава, и на это майору Эль-Суфи было указано в предельно жесткой форме. Причем самого лейтенанта трогать пока не рекомендовали, он только что отбил нападение на свою базу, и теперь приводил ее в порядок. Эль-Суфи взял поставленную задачу на себя. Майор уже вполне освоился в городе, и его фигура, которая поначалу резала глаз местным непривычным обликом, теперь перестала вызывать вопросы. Он и не догадывался, что насчет него были даны определенные рекомендации, и его просто не трогали. Тем не менее, он старательно вживался в образ, превратившись из лощеного красавца в сутулого, помятого жизнью бедолагу. Только круглые налитые щеки выделяли его из толпы, провоцируя ненавидящие взгляды изможденных горожан. Сытая харя — клеймо падальщика. За одно это тут могли заточку в спину вогнать. Исключения были редки. Вот лейтенант, например, создал себе легенду падальщика, но она была настолько неубедительна, что его все считали просто удачливым спекулянтом, который зачем-то падальщиком притворяется. Уж слишком порядочным парнем оказался словен.

Падальщики были самой страшной угрозой для здешних жителей. Чудовища, у которых моральные ориентиры ушли так далеко от нормальных людей, насколько это вообще возможно. Они не гнушались ничем. Они грабили, насиловали и убивали, и они упивались этим. Причем, в отличие от остальных, падальщики принципиально питались человечиной и охотились на людей, как на диких животных.

Таким существом оказался и король Эдмунд, и майор боролся с желанием пустить в него пулю, скрупулезно выполняя полученное задание. Он уже зафиксировал на камеру и передал в центр, как тот изнасиловал и потом разделал на мясо молодую женщину, и теперь майор с огромным трудом гасил в себе брезгливость и ненависть к этому подобию человека.