На следующий день, когда Фазер с Джимом вернулись и выпили чай, Фазер сказал, что будет рад видеть меня у себя в кабинете. Я только успела незаметно пожать руку Тюре и пошла с ним. «Во! Как страшно!» – говорил о. Петр в Новгороде. Он привел меня в свой, оказавшимся очень уютным, кабинет и усадил в кресло. Забыла упомянуть, что я обсуждала этот вопрос с Джимом, и он одобрил разговор. Конечно, я мысленно молила Бога о помощи, чтобы он наставил меня сказать необходимое и не говорить ненужное. Я изложила ему то, что прежде говорила его сестре. Он сказал, что рад этому разговору, потому что сам как раз хотел поднять этот вопрос и сделать settlement на имя Тюри какой-то суммы, которой не помню и которой он так и не положил на ее имя, ибо Эдит поглощала все больше и больше денег, разорив его окончательно. Но он говорил, что счастлив иметь ее дочерью и что он всегда старался делать для детей, что может. Он сказал, что я, видимо, знаю, что он не живет с Мозер, и собрался было ее критиковать, но я не дала ему сделать это, прибавив, что имела удовольствие с ней близко познакомиться, оценить и полюбить и что хотя не считаю себя вправе вмешиваться в его семейные дела, однако хотела бы ему сказать, что знаю, до какой степени Мозер его любит и как болезненно переживает она их разлад. Тогда он заговорил о том, что Мозер восстанавливает детей против их тети Эдит и что Тюря даже отказалась у нее бывать, хотя бы из приличия, как это полагалось перед свадьбой. А дело было так. Тюря собиралась до свадьбы нанести ей официальный визит, хотя со слов Джеймса знала о тяжелых семейных обстоятельствах, но он хотел сначала пойти один, а затем уже вместе с ней. По приходе к Эдит он узнал от нее об ожидаемом визите Тюри. Он подтвердил, что та действительно к ней собирается. Тогда она стала говорить о том, что это может быть даже выгодно для них, так как поможет уговорить отца прибавить им денег, и что она может оставить им свое состояние. «В таком случае, – ответил Джим, – она, конечно, не придет». С этим он встал и ушел. Я рассказала Фазеру, как было дело и отчего Тюря так и не пошла к ней, хотя собиралась. На это он возразил, что Эдит сказала ему, что это все неправда. Я в ответ на это выразила полную уверенность в том, что он и Мозер учили своих детей только правдивости, а потому Джим наверняка сказал правду. Кроме того, мне казалось, что он должен ценить в детях их лояльное отношение к матери. Наш разговор оказался длиннее, чем я думала, и мы расстались друзьями, по крайней мере, я думала, что мы поняли друг друга и что я не допущу, чтобы при мне хаяли бедную Мозер. Провожая меня, он спросил, не хочу ли я осмотреть дом. Мы вернулись за Тюрей, и он провел нас по всему дому, показал огромную кухню и все объяснял. В столовой на маленьком столике лежали какие-то серебряные вещи, и он подвел меня к нему и показал портсигар, сказав: «This was the last present of my sailor boy and when we parted he thanked me for all I had been to him».[237]
На столике были собраны подарки, которые его сын, Melford, ему подарил. Он погиб во время Ютландского морского сражения, когда его крейсер взлетел на воздух и тогда погиб почти весь экипаж. В его память назвали нашего Мелфорта для удовольствия Мозер, которая обожала своего младшего сына, а второе имя у него было Павел. Конечно, я не скрыла от Тюри наш разговор. У нее были сердечные отношения с Фазером, но Эдит все больше и больше отрывала его от семьи и настраивала его против детей, так что он начал от них отдаляться.Мы с Тюрей совершали длинные пешеходные прогулки по окрестностям, и для меня было большой радостью слушать ее рассказы о том, что с ней происходило после нашей разлуки, когда я уехала из Кисловодска. Раньше она не могла мне всего поведать из-за вечной суеты вокруг нас. И хотя эти рассказы были вовсе не веселы, меня радовало сознание, что все вы были достойными детьми Фрумошки, и я понимала, как велико милосердие Божие, которое не покидало ее, вело и помогало на нелегком пути. Не сразу рассказала она мне все главы своей молодой жизни, но ты все это знаешь, Аглаидушка, так как сама многое пережила вместе с ней. Хочу только заметить это для потомства, которому небесполезно почувствовать, как милость Божья пребывает во всех.