Когда с вами Бог. Воспоминания

Сперва вы жили у милых Вав в Кисловодске.[238] В комнате рядом жил брат милой Обливанки, Тедди Карлов. С ним у Тюри бывали бесконечные богословские диспуты: он был ярым и непримиримым протестантом и с озлоблением нападал на православие и католичество. Теперь он ярый католик и обратил в католичество жену и детей Александра Толстого. Затем вы, кажется, переехали к Мещерским, и ты выходила тетю Муфку,[239] бывшую совсем при смерти. Она с большой нежностью вспоминает, как ты за ней ходила и чем была для нее во время болезни. Тем временем большевизм набирал силу. Великая Княгиня Мария Павловна находилась под домашним арестом. Ее фрейлина заболела и уехала. Камеристки также ее покинули. Тогда-то Тюря предложила ей свои услуги через тетю Мусеньку. Великая Княгиня согласилась, и Тюря переехала к ней, оставшись у нее до самой ее смерти в Contrexéville. Она быстро к ней привязалась, видя ее мужество, когда на них направляли дула ружей. Когда Кисловодск переходил из рук в руки и кругом раздавалась стрельба, Великая Княгиня спокойно сидела за обеденным столом, ела и рассуждала о погоде и о всяких жизненных мелочах. Шура Эттер, сидевший рядом и дрожавший от страха, при этом бормотал: «Какая там погода или щи, когда мы сейчас можем быть убиты». Спокойствие не покидало ее никогда, чем она поддерживала бодрость в окружающих. Она очень привязалась к Тюре и впоследствии многое из своей жизни ей рассказала, в частности, о своем приезде в Россию, о первых годах замужества и о многом другом. Ты часто забегала к Тюре при Великой Княгине, которая и тебя полюбила, но говорила, что когда слышала твой французский, то забывала сама, как правильно говорить. У нее было большое чувство юмора. Из сыновей при ней тогда оставался Андрей Владимирович. После ухода «белых» начались новые обыски и расстрелы. Многие тогда погибли. Их, как правило, заставляли рыть общую могилу, а затем на ее краю расстреливали, наваливая друг на друга еще живых людей, которых тут же и зарывали. Пришли с новым обыском и к Великой Княгине. Она только успела снять свой дивный жемчуг, который всегда носила под платьем, и сунуть в руку Тюреньке, которая бросилась с ним на лестницу в намерении спрятать. Там она столкнулась с казаком Великой Княгини и, сунув ему в руку жемчуг, успела сказать: «Спрячьте». Он так и сделал, вернув после того, как опасность миновала, его хозяйке, хотя свидетелей не было и он мог бы прикинуться, что ничего не получал. Тем временем большевики хозяйничали на даче Великой Княгини, складывали и увозили решительно все: белье, фарфор, одежду, серебро и прочее. Долго так они работали, пока дочиста все не обобрали, включая вещи ее слуг и свиты. Осталось только то, что на них было. Руководил грабежом совсем молодой чекист с ожесточенным лицом. Затем все стихло. Хотя Великая Княгиня ни на что не жаловалась и никогда не унывала, Тюря отлично понимала, как нелегко ей было лишиться возможности просто сменить белье, в связи с этим она сделала попытку кое-что вернуть из необходимого. Она отлично знала, с кем ей придется иметь дело в лице молодого чекиста, имевшего дурную славу безжалостного негодяя. Он был незаконным сыном богатого и знатного дворянина, но рос в нужде и лишениях, затаив в душе ненависть к сословию отца, который о нем не заботился и даже, возможно, его никогда не видел. Тюренька отлично понимала, что если она скажет Великой Княгине о своем намерении, то та ни за что не разрешит ей привести его в исполнение, а то и просто запретит. Потому она, ни слова не говоря, отправилась в отделение ЧК, намереваясь застать этого чекиста. Ей указали дверь его кабинета, и она постучала. На стук никто не отозвался. Она решилась открыть дверь. В одном углу комнаты она увидела кучу ручных гранат, затем большой стол и того чекиста, который носился из угла в угол со сжатыми кулаками, словно зверь в клетке. Она затворила за собой дверь и остановилась в ожидании. Он продолжал носиться по комнате, не замечая ее. Она стоя ждала. Наконец он порывисто остановился, взглянул на нее и спросил, что ей нужно. Она изложила свою просьбу. Он резко отказал, сказал, чтобы она убиралась, и снова начал носиться по кабинету. Причем она боялась, что он налетит на гранату и они оба погибнут от взрыва. Она продолжала ждать, когда он снова остановится. Он снова спросил, почему она не уходит. Она повторила просьбу, на которую получила немедленный отказ, на что она заметила, что, видимо, у него не одна рубашка и он всегда может ее сменить, а вот у Великой Княгини одна, которая на ней. Он тогда подумал и сказал: «Составьте список необходимых вещей», сел за стол и протянул ей лист бумаги, указав на стул, чтобы она села. Она стала писать, стараясь не забыть самого необходимого и не прося лишнего, чтобы не получить отказ. Когда он прочел, что она ему подала, то пихнул ей список назад и приказал подписать. Она задумалась над этим, так как к тому времени все титулы были изъяты из обращения. Подписать просто: Екатерина Голицына? В таком случае это означало бы сдать позиции и подчиниться этой власти. Но возможность с помощью такой подписи получить кое-что для Великой Княгини решила дело в пользу подписи. Она собралась было подписаться, но вспомнила Фрумошку, который никогда не был снобом, но дорожил своим именем как наследием от славных предков, служивших России. Когда новгородские демократы величали его в письмах господином Голицыным, то он говорил: «Передайте, пожалуйста, от моего имени князю Фуфыркину то-то и то-то». Вспомнив отца, Тюря поняла, как нужно подписать, и подписала: княжна Екатерина Павловна Голицына, потом протянула бумагу. Он взял, прочел и сказал: «Вычеркните слово «княжна», так как титулов больше нет». «Это мое имя, – ответила она, – и я его не вычеркну». При этом ее бесстрашном ответе он схватил наган, направил на нее и повторил: «Вычеркните, а не то…» Она сидела неподвижно, понимая, что если пошевелится, то может получить пулю в лоб. Секунды показались ей годами. Она не двигалась. Вдруг он швырнул наган на пол, вскочил и сказал дрожащим голосом: «Будь побольше людей вроде вас, и революции, глядишь бы, не было». Она сидела молча, а он продолжил: «Вот вы не знаете, а я сегодня утром собственноручно расстрелял нескольких буржуев, чтобы отомстить за свои несчастья, за унижение моей матери, а вы пришли в такую минуту и меня не побоялись!» Он весь дрожал, и глаза его, за минуту до того налитые кровью, наполнились слезами. Она молчала, а он продолжал: «Если вам понадобится моя помощь, я всегда к вашим услугам и буду счастлив сделать, что могу. Даю вам слово!» И потом, замявшись, сказал: «Конечно, после того, что я рассказал, вы не захотите пожать мне руку, обагренную кровью стольких жертв моей злобы?» Она подошла к нему, взяла его руку и сказала: «Я надеюсь, что она больше не будет запятнана кровью невинных людей». После этого он наклонился, поцеловал ее руку, и она почувствовала горячую слезу, упавшую на ее пальцы. «Теперь идите домой, я верну, что смогу, – сказал он. – Не забывайте, что (он назвал имя, но я не помню его) всегда счастлив вам помочь». Тюря ушла, взволнованная и растроганная до глубины души. Придя домой, она все рассказала Великой Княгине, которая стала ее журить за подобное безумие. На другой день стала прибывать поклажа из ЧК. Он вернул все до последней вещицы, которые два дня собирали и увозили. Я спросила у Тюри, видела ли она его после. Она сказала, что да, она встретила его случайно, но он не был уверен, что она его узнала. Тогда она подошла к нему и спросила, как он поживает, на что он махнул рукой, ничего не ответил, а потом спросил, не нужно ли ей чего, но она поблагодарила его и сказала, что ничего не надо. Он тогда сказал: «Не забывайте меня. Вас я никогда не забуду». И скрылся. Она узнала позже, что он перестал зверствовать и попал под подозрение большевиков. Его послали в какую-то разведку, откуда он не вернулся, и говорили, что его нашли с пулей в затылке. Тюря умолкла. Мы гуляли под мелким моросящим дождем возле дома. Вокруг кусты рододендронов были усеяны мелкими каплями, будто слезами. Наступили сумерки, и нужно было возвращаться домой к чаю, но мы долго молча шли, прижавшись друг к другу, и глаза Тюри были влажны от слез.