Когда шагалось нам легко

Единственным другим обитателем дома был немец, первым узнавший о нашем прибытии, – типичный, если не считать его странностей, представитель той нации, которую разбросало по всему свету после массового исхода из Германии и немецких колоний тех воинов и студентов, которые лишились всяческих иллюзий в результате поражения 1918 года.

Внешне герр Штайнглер не отличался особой привлекательностью. Я так и не выяснил род его занятий в Боа-Висте. У него была крошечная и совершенно нерентабельная плантация в верховьях реки Урарикуэры, где он жил в полном одиночестве и, как я понял из наших бесед, в крайней нужде. Он невнятно упоминал о каких-то делах в городе и зачастую топтался в лавках, обмениваясь сплетнями; говорил, что ждет какое-то письмо, но когда в один прекрасный день из Манауса пришла лодка, для него никаких посланий не оказалось; иногда он вдруг объявлял о своем скором отъезде, но так и не уехал. Говорил, что не может оставить недужного отца Алкуина. Мне, по правде говоря, думается, что немец просто не хотел покидать то место, где ему было с кем перемолвиться словом на родном языке, а вдобавок ему нравилась местная кухня. Ел он с показной жадностью, по-мальчишески громко ахал и вскрикивал от восторга, когда накладывал себе еду, потому что у себя на ферме якобы питался только фарином и тассо.

Возможно, он потому и оставался в приорате, что на ферме его ждала абсолютная нищета.

Немец был убежденным атеистом и не скрывал своего презрения к деятельности тех, кто его приютил. Однажды я попытался указать, как ему крупно повезло, что у некоторых еще сохраняются такие благородные убеждения, – монахини, к примеру, весь прошлый год выхаживали его после тяжелой болезни; но он возразил: «Нет, это все пустое. Религия нужна разве что малым детям», а когда речь зашла об ожидании нового приора, добавил: «Не сомневайтесь, это лишь очередная ступень в его карьере».

Выглядел немец чрезвычайно странно: несмотря на свою образцовую выправку пехотинца, он как-то нелепо приволакивал ноги в растоптанных сандалиях. Ходил он всегда в залоснившемся, изношенном костюме из голубой саржи, повязав узкий черный галстук на мятую манишку и надев соломенную шляпу-канотье. Из-под брюк выглядывали голые лодыжки, а сандалии всегда были собственного изготовления. Выходя на улицу, он непременно брал с собой смехотворную тросточку черного дерева с покореженным серебряным набалдашником. Почти каждый вечер мы вместе наведывались в кафе, однако немец редко соглашался со мной выпить, на первых порах говорил, что пиво признает только со льда, но впоследствии до меня дошла истинная причина: выпивка была ему не по карману, поэтому он не принимал любезностей, на которые не мог ответить тем же; тогда я, чтобы не задевать его самолюбие, стал всякий раз придумывать, за что нам просто грех не выпить: за скорейшее прибытие лодки, за здоровье отца Алкуина, за мой день рождения – тогда у немца замечательно шло теплое пиво и любая последующая шутка вызывала радостный смех.

Общались мы на вымученной смеси французского и английского: ни одним из этих языков герр Штайнглер толком не владел; более того, складывалось впечатление, что на самом деле он вообще не владеет языком: в кафе его беглый португальский вечно приводил ко всяким недоразумениям, и даже его немецкий, судя по всему, ставил в тупик отца Алкуина. Трудность заключалась прежде всего в том, чтобы определить, на каком из своих многочисленных языков пытается заговорить герр Штайнглер. Особенно неловкой получалась застольная беседа, так как отец Алкуин совсем не знал английского и лишь номинально владел французским, поэтому бóльшую часть времени они с герром Штайнглером пытались пробиться сквозь преграду немецкого, либо проясняя недопонимания по-португальски, либо втягивая в разговор меня, чтобы я не оставался в стороне. В таких случаях герр Штайнглер внезапно отвешивал поклон в мою сторону, лучезарно улыбался и нёбом издавал какой-то необыкновенный клекот.

Как правило, плохое самочувствие не позволяло отцу Алкуину полноценно питаться; когда его била лихорадка, он вообще не выходил из комнаты, но, если наступало облегчение, обычно подсаживался к нам и пил бульон. Подозреваю, что отец Алкуин относился ко мне без особой теплоты и вряд ли понимал, что я делаю в его доме, но никогда не сетовал на мое присутствие, как и на все остальные трудности жизни в Боа-Висте. Сильные эмоции у него вызывали только франкмасоны. Не исключено, что они каким-то зловещим образом приблизили фиаско «Компании».

Правда ли, что король Англии масон?

Я ответил, что, по-моему, да, это правда.

– И благодаря этому стал королем? Масоны возвели его на трон?

– Нет, он король по законному наследственному праву.

– Тогда как же он, бедняга, попал к ним в лапы?

Бесполезно было объяснять, что английские масоны – по большей части директора школ или генералы, далекие, насколько мне известно, от преступной деятельности.

– Все они так говорят, пока не заберут над тобой власть. А принц Уэльский, он тоже масон? Потому до сих пор и не женится? Масоны запрещают браки?