Когда шагалось нам легко

Султан Ахмед, совмещавший свои мирные занятия с должностью главнокомандующего армией, наутро проводил смотр почетного караула, добиваясь высокой степени единообразия в вооружении и снаряжении солдат. Задолго до прибытия наместника их выстроили на дворцовом плацу по такому же принципу, по какому уличный торговец раскладывает на прилавке клубнику: самый презентабельный товар – на видное место. Начиная со вчерашнего дня на лошадях и верблюдах прибывали старейшины-данники, которых расквартировывали по всему городу в соответствии с их рангом. Собравшись в парадной гостиной султана, средь мебели из мореного дуба и плюшевых драпировок, старейшины являли собой весьма примечательное зрелище. Никто из присутствующих, кроме членов семьи Фадли и министров, не пытался следовать европейской моде. Старейшины из глубинки облачились в лучшие, самые яркие наряды; чуть ли не у каждого на поясе висел инкрустированный драгоценными камнями меч старинной работы. Почти не разговаривая, они неловко переминались с ноги на ногу и подозрительно косились друг на друга, подобно мальчишкам в первые полчаса детского праздника. В своих владениях большинство приглашенных, несмотря на богатые родословные, вели скромный, доходящий порой до убожества образ жизни, поэтому на великолепие Лахджа они взирали с благоговейным трепетом; прибывшие из самых отдаленных районов несмело ступали босыми ногами по брюссельским коврам и таращились от смущения, ничем не напоминая проницательных киношных шейхов с соколиным взглядом. За время ожидания меня по очереди представили всем старейшинам, и с каждым я через переводчика обменялся парой фраз: спросил, долго ли они добирались, каковы виды на урожай и не оскудевают ли пастбищные угодья.

С прибытием делегации из Адена мы переместились в зал совета, где в рамках официальной церемонии старейшины были поочередно представлены по ранжиру; один за другим они пожимали руку наместнику, а затем усаживались в отведенное для каждого кресло. Поначалу излишняя застенчивость не позволяла некоторым в один заход пересечь весь зал, и они пытались отделаться робкими поклонами из дверного проема; шедшие позади, однако, напирали, вынуждая их потупить взоры, торопливо приветствовать наместника и трусцой продвигаться дальше. Все это походило на церемонию награждения победителей захолустных спортивных состязаний, где сэр Стюарт в роли жены сквайра и султан Лахджа в роли викария благожелательно, но твердо подвергали испытанию деревенских ребятишек. В голове не укладывалось, что каждый из этих столпов власти способен вести за собой воинов на поле боя и вершить правосудие на основании древнего путаного закона среди народности, насчитывающей то ли полторы тысячи, то ли двадцать тысяч душ.

С речами было покончено, банкет прошел гладко, и я поехал обратно в Аден, хотя по-настоящему дарбар начинался именно сейчас.

Жаль, что я не смог задержаться подольше, но мое пребывание в Адене подходило к концу. На следующий день лайнер «Эксплоратёр Грандидье»[114] отбывал направлением на Занзибар. Полтора месяца я был отрезан от информации, поскольку загодя распорядился, чтобы всю мою почту переадресовывали в Занзибар. Определенных планов у меня не было, но после встречи с тем немногословным юношей в Хараре я стал задумываться о том, чтобы пересечь Африку и добраться до западного побережья. И после некоторых колебаний решился на этот шаг.

Меня предупреждали, что для посещения Занзибара я выбрал самое неудачное время. Если путешественник, оказавшийся в тропиках, сетует на температуру воздуха, местные жители с насмешливой снисходительностью замечают: «Разве это жара? Вам бы приехать сюда в таком-то и таком-то месяце». Но по общему мнению, декабрь на Занзибаре – время неблагоприятное.

На протяжении всего моего пребывания меня душит жара; глаза застилает туман, коварно искажая силуэты, которые маячат, словно в клубах пара турецкого хаммама.