Когда-то там были волки

— Волчонок привыкнет к тебе, — говорю я Холли, — и ты можешь его обучить. Они очень умные, быстро учатся и очень преданные.

— Вот видите! — восклицает она.

— Только зачем это тебе? — спрашиваю я.

Теперь все смотрят на меня, ждут от меня чего-то; я чувствую их взгляды и понимаю, в чем дело. Они все сейчас живут в страхе. Наша детская натура жаждет, чтобы чудовища принимали понятную нам форму. Люди скорее готовы бояться волков, потому что не хотят бояться друг друга.

— Волки не выстраивают с человеком таких отношений, как собаки, даже если живут среди людей с рождения, — объясняю я. — Одомашнивание — это результат селекции. Требуется много поколений, чтобы превратить дикое животное в домашнего питомца. Этот пес и волчица в лесу теперь даже не принад лежат к одному биологическому виду. Как бы вы ни любили волчонка, он вырастет хищником, так диктует ему природа, а держать такое существо на цепи или привязывать к дому просто жестоко.

Фингал издает очередной мощный вой, и мы все вздрагиваем.

Дункан неловко садится на пол около меня и кладет голову пса себе на колени.

— Тише, мальчик. Она плачет не по тебе.

Фингал виляет хвостом и лижет хозяину руку.

— Сегодня это совсем уж невыносимо, — объявляет Фергюс и встает, чтобы включить громкую музыку.

Остальные возвращаются к своей болтовне и плотничанью, а я смотрю на Дункана. Он задумался. Может быть, пора сказать ему все по-быстрому и покончить с этим. Но слова не идут на язык.

— Думаешь, такое когда-нибудь будет? — тихо спрашивает он меня. — Чтобы животное окультурилось.

— Хищное? — Я глажу собаку, и мои пальцы оказываются очень близко к его руке. Мне так сильно хочется коснуться его, что я чуть не воспламеняюсь. — Думаю, именно это и произошло с нами, — шепчу я. — Бывают дни, когда мне кажется, что мы бесконечно далеки от природы, что она медленно выветривалась из нас, пока мы не стали больше похожими на машины, чем на животных.

— А в другие дни? — спрашивает он.

— В другие дни, — медленно произношу я, — я думаю, что сойду с ума от человеческой дикости.

Проходит несколько часов, и в дверь снова стучат.

— Да здесь сегодня гребаный проходной двор! — ворчит Фергюс. По мере того как он напивается, его акцент становится все сильнее, и я едва его понимаю. Он раскачивается на своем месте, притворяясь, будто работает, но уже давно не в состоянии управляться с инструментами.

Амелия по-прежнему лежит распластавшись у двери, а потому поднимается, чтобы во второй раз открыть дверь.

— Привет, дорогая, — говорит она, но ответа не слышно, только Лэйни Бернс врывается мимо нее в гостиную и рыскает глазами в поисках Дункана.

— Черт подери, что ты делаешь? — спрашивает она его. — Я же говорила тебе… — Тут Лэйни видит меня и замолкает.

Дункан с трудом пытается подняться с пола, я замечаю, что нога у него очень болит, а потому протягиваю руку, чтобы помочь встать. Он смотрит на меня с благодарностью, направляется к Лэйни и уводит ее в коридор.

— Мне нужно похоронить его, Дункан, — слышим мы ее слова. — Я хочу, чтобы все это закончилось.

Они исчезают в спальне Дункана, дверь закрывается, и их голоса больше не слышны. Мне кажется, это появление значит, что не Лэйни убила мужа, если только она не чертовски хорошая актриса.

Я отхлебываю вино, о котором уже забыла.

— Бедняга, — говорит Фергюс.

— Ей так лучше, — возражает Амелия.

— Слушай, нельзя ли проявить немного уважения к бывшему другу? — возмущается Фергюс.

— Он не был моим другом.

— Может, и так, но никто не заслуживает того, чтобы его съели заживо.

В комнате повисает неловкое молчание. Все тщательно избегают смотреть на меня.

— Мы ведь все так думаем, правда? — вступает Бонни. — Нечего искать, потому что человека сожрали проклятые волки, которых мы все как будто не слышим. Вы сами сказали, Инти: они хищники, и их ничто не изменит.

Я встаю.

— Инти, — пытается удержать меня Амелия.

— Мне нужно в туалет, — говорю я.

Это правда, и я иду в другой конец коридора. Но, дойдя до двери спальни, я останавливаюсь и прислушиваюсь. Отсюда я слышу их слова и интонации, и меня поражает, как тихо, задушевно эти двое беседуют. Я вспоминаю, как он взял ее за руку, когда повел по коридору, как она смело вошла в его спальню. Они, конечно, друзья и знакомы сто лет, но чутье подсказывает мне, что здесь нечто большее. Когда их голоса совсем стихают, мои подозрения только укрепляются: такое долгое молчание говорит о тесной близости.

Я возвращаюсь в гостиную, так и не зайдя в туалет, сажусь на диван около Фергюса и спрашиваю тихо, чтобы никто больше не слышал:

— Это Дункан, да? С ним у нее роман?

— Нет, конечно нет, — говорит пилот, но он так пьян, что я вижу его насквозь. — Слушай, кто знает? — пытается он объяснить. — У них была любовь, давно, в старшей школе, еще до того, как она связалась со Стюартом. Неразлучная была парочка, и все ждали, что они поженятся, но ничего не получилось, учитывая, что ему тогда пришлось пережить. Сейчас ходят кое-какие слухи, но ты же знаешь, сплетни есть сплетни.