Когда цветут эдельвейсы

С особой любовью старик осмотрел таловые лыжи. Широкие, не слишком длинные, по переносицу, обитые ноговицами сохатого. Сколько таких лыж износил промысловик за охотничью жизнь? Не сосчитать. И все их он делал сам, своими руками. Много работы, но цель оправдывает старания. На таких самоходах можно проходить много лет, им ничего не будет. Всё выдерживают камуски: снег, дождь, голые курумники, непроходимые завалы. Прочные, талиновые волокна с запасом выдерживают удары и прогибы. Иной раз, способные изогнуться под тяжестью веса тела и груза до коромысла, лыжи не ломаются, принимают изначальную форму, не мокнут, не рассыхаются. А сколько раз они выносили из таких передряг, где чёрт ногу сломает... И ни разу не подводили.

Взял Еремей лыжи в руки, стал осматривать своих верных лошадок. Так крутит, перевернёт, посмотрит. Всё в целости и сохранности, как будто только вчера пришёл из тайги. Носки загнуты, камус натянут, юксы целые. Сбоку шкура прочно пробита, нет никаких изъянов. Только что это? Окинул взглядом задники, ужаснулся: по всей длине, сзади, от среза до ступни одна из лыж раздвоилась. Эх! Мать честная! Схватил охотник лыжи в охапку да в дом:

— Акулина, ты лыжи брала?..

Супруга оторвалась от телевизора, округлившимися, как у совы, глазами посмотрела на мужа, поцарапала пальцем у своего виска:

— Ты что, старый? Под лошадиное копыто попал?

Сообразил дед Еремей: действительно, какие Акулине лыжи? Она едва до магазина ходит. А в последний раз с ним в тайге была в тот год, когда медведь у них корову задавил — давно было.

Посмотрел он на юксы — нет, после него лыжи точно никто не брал. На хранение только он так лямки завязывает, по-своему. А когда он их в сундук положил? Да лет десять или двенадцать прошло, ещё с тех пор, когда последний раз внуки приезжали на Новый год, а он за ёлкой на гору поднимался.

Тяжело вздохнул старик, понял, что рассохлись лыжи от времени, лопнули от напряжения сами. Возможно, от долгого, бесполезного лежания. «Нет, вот в последний раз на них на Осиновую гору поднимусь да отдам Сашке. Пусть дохаживает», — с горечью подумал Еремей Силантьевич и принялся за работу.

Невелика затея просверлить шесть маленьких дырочек и наложить скобки. Для здорового мужика, хорошо владеющего столярным инструментом, час работы. Только не для Еремея с его крючковатыми пальцами и слабыми руками. А тут ещё зрение подводить стало.

Корпит дед над лыжей у печки. Может, сделал бы всё потихоньку, на совесть, но на вечерний сериал к телевизору соседки подходить стали. Не потому, что своих телевизоров нет, а оттого, что в компании хорошо переживать события: как дон Педро будет донне Афигейро читать на ночь сказку. Надо отметить, что в тот вечер собрались все подруги Акулины, жившие на соседней улице. И откуда только узнали, что Еремей лыжи чинит? Не пора ли его в «Тинскую» на лечение везти? Любая соседка, вспоминая прошлые обиды, колкие слова деда Еремея, старается высказать что-то в ответ, чтобы и подругам было весело, и соседа совестно. Только Еремею Силантьевичу нипочём. На каждую дерзость он отвечает такими словечками в рифму, что с потолка извёстка осыпается.

Пока на экране чёрно-белого «Горизонта» крутился рекламный ролик, первой завелась бабушка Авдотья:

— Что это ты, Еремей Силантьевич, никак по девкам лыжи навострил? Смотри, ходить далеко не надо, мы все здесь, как на подбор: красивые да ладные...

— Да нет, Авдотьюшка! На гору подняться надо, еловой бороды насобирать.

— Зачем?

— Так, буду «тампаксы» катать, чтобы вы зноем дышали!

Соседки притихли, зашептались: «Что это такое?» «Да ты что, не знаешь? Это такие свечи, руки смазывать». «Да нет, это валики, чтобы ладони не потели. Девка всё по телевизору показывает». «Так их что, всегда в руках носить надо? А как посуде мыть?»

Дед Еремей от смеха давится в кулак: эх, темнота!

Прошка, в свою очередь, захотела «ужалить» острослового соседа:

— Ты бы, Ерёма, сначала мешок заштопал.

— Зачем он мне?

— Так, с горы поедёшь — в самый раз кости складывать.

Бабушки довольно заулыбались: шутка Прошки удалась, один—один, ничья. Только старому всё нипочем:

— А у меня, там, в кедре, корень жизни припрятан! За ним и иду.

— Ой, ли? Старый кобель! Ты уже не чуешь, откуда ветер дует, а всё туда же! — заохала бабка Мария.

— Не знаю, кто и что чует. Только у вас точно никакого чутья нет: я сегодня на табуретки скипидар с маслом налил, а вы сидите, сказки рассказываете...

Соседки вскочили со своих мест, закрутили головами, захлопали ладонями: «Ой, правда, что-то жжёт!», «Посмотри, Проша, там у меня сзади что?», «Ах, хорошо, что я сегодня синтепоновые гетры одела!..»

— Да не слушайте вы его, подруженьки, — успокоила всех Акулина Мироновна. — Это ведь Еремей, он вам сейчас наговорит... Садитесь назад, не бойтесь.

— У меня скипидар медленно действующий. Потом, когда домой придёте, узнаете... — не унимается дедок.

Соседки притихли; настроение испорчено. Не удалось бабушкам по заранее согласованному сговору Еремея просмеять. Опять старый вылез из воды сухим.