Когда цветут эдельвейсы

— Кто бы другой был, давно бы голову снёс... — негромко проговорил юноша.

— Подожди, ещё снесут...

Еремей Силантьевич медленно, осторожно пошёл вперёд к Вале и маралёнку. Взрослая маралуха вновь забегала по поляне, тревожно закричала, предупреждая дочь об опасности. Могучий отец угрожающе ударил короной рогов по стволу полусухой пихты. Дочь приподняла голову, спокойными глазами посмотрела на нового человека и опять потянулась за рукой кормилицы. Дед Еремей присел за спиной девушки, покачал головой:

— Смотри-ка! Ничего не боится, хучь верхом садись! Как назвала-то?

— Соня, — просто ответила Валя.

— Вона как! За что это? — удивился старик.

— Потому, что всё время спит. Я прихожу — она лежит. Поест — опять ложится, глаза закрывает.

— Это хорошо, едой да сном силу не измотаешь.

Тем более что после такого перехода по снегу у неё сил нет. Самое время ты ей помощь куском хлеба оказала. Опять же, плохо это всё...

— Это отчего? — в тон ему негромко отозвалась девушка.

— Так нельзя, чтобы зверь из рук человека кормился. Не дело это. Привыкнет, ко всем будет подходить.

— Так что же теперь?

Старик тяжело вздохнул, привычно ухватил правой рукой бороду, некоторое время смотрел куда-то поверх маралов, возможно, на матовую, заснеженную гору:

— Теперь, однако, ничего не поделать. Здесь палка о двух концах: с одной стороны, тёлушка бы пропала без подкормки, а с другой, может, и выживет...

— Почему? — притихшим, едва слышным голосом произнесла подруга ученика.

— Посёлок рядом. Человек — хуже пакостной росомахи: иной ради жадности живое губит, чтобы другим не досталось. Если случай представится, расскажу про одного охотника, как тот не дела ради, всю живность подчистую убивал...

Они сделали несколько снимков с маралами. Старик достаточно долго, недоверчиво смотрел на небольшую «мыльницу» в Валиных руках:

— Это что, хватоппарат? Не обманывайте деда

Еремея... Таких аппаратов не бывает! Есть другие, с большими объективами.

Молодежи пришлось какое-то время убеждать старожила, что это самый настоящий японский «Сони», у которого снимки получаются качественнее, чем в русском «Зените». После некоторых мытарств дед всё же встал под створы объектива и даже сам нашёл место, откуда лучше всего видно людей и зверей.

Путь назад оказался длиннее. Не потому, что путик завалило глубоким снегом или промёрзшую лыжню пропитал тёплый дождь. Это Еремей Силантьевич тормозил передвижение. Старый охотник хотел казаться бодрым, жизнерадостным, но это была только бравада. Было видно, что он устал, как ни старался этого скрыть. Теперь старый промысловик отставал, чаще останавливался, тускнел глазами. Саша шёл медленно, ждал своего учителя. Тот сердился:

— Идите вперёд, не ждите меня, сам приду.

Однако ученик находил повод для остановки, подходил к кулёмке, подтягивал на лыжах юксы или что-то специально показывал подруге. Возможно, их возвращение затянулось бы ещё на продолжительное время, но Силантьевич настоял, чтобы юноша торопился разводить на площадке костёр:

— Душа таёжного настоя требует! Да и дымком надо пропахнуть, иначе Акулина в дом не пустит, скажет: «У какой любовницы, старый, был?»

В каждой шутке есть намек — добрым молодцам урок. Осталась Валя с дедом Еремеем, а Саша на лыжах побежал вперёд разводить костёр и приготовить для Еремея Силантьевича место на снегу.

Вот наконец-то старый охотник проследил ногами свою лыжню. Возможно, он устал до такой степени, что не мог ноги передвинуть, а может, специально тянул время, чувствовал, запоминал ногами каждый свой шаг. Потому что понимал — это его последняя в жизни дорога по тайге.

Мудрый охотник тяжело, обречённо развязал ичиги, снял лыжи. Ученик помог ему присесть у костра на перевёрнутые камуски, чтобы не замёрз, подбросил в пламя дров. Дед глубоко вздохнул жар огня, прищурил от дыма глаза. Лицо его выражало спокойствие, удовлетворённость — состояние человека, закончившего свой трудный путь. Вероятно, когда-то вот так же, у костра, сидел древний охотник, наслаждаясь примитивным уютом, вспоминая и сопоставляя пережитые минуты своего стремления к добыче. Неизвестно, чем в эти моменты питалось сознание старого промысловика, какие случаи пробегали в живой памяти: семья маралов на Осиновой горе или общие черты прожитой жизни?