Когда ты исчез

— Мне без разницы, видишь ты смысл или нет. Я сделала это затем, чтобы если вдруг ты вздумал воскреснуть — как в итоге и вышло, — то был бы связан по рукам и ногам. Кроме того, благодаря страховке Эмили и Робби сумели поступить в колледж, так что от признания твоей смерти мы только выиграли.

Кэтрин опять удалось выбить почву у него из-под ног. Саймон в который раз убедился, что недооценивал ее характер.

— У меня были похороны? — в надежде спросил он.

— Только ради детей. Требовалось поставить точку, потому что твоя пропажа висела над ними тенью. А так они смогли двигаться дальше. Во всяком случае, с годами они говорили о тебе все реже.

Насчет последнего Кэтрин врала, но Саймону лучше не знать правды. Кэтрин научилась прикусывать язык, когда дети упоминали отца — тем более если они говорили о нем с тоской.

Саймон тоже понял, что она лжет — особенно в свете того, что Джеймс написал на своем сайте.

— Не могла бы ты подробнее рассказать о моих похоронах? — попросил он, уязвленный ее ледяным торжеством.

— А что рассказывать? На городском кладбище теперь есть пустая могила и надгробие. Саму процедуру я не помню — разве что после нее стало намного легче.

И снова она кривила душой. Саймон раскусил ее обман.

— Не помнишь, как хоронила мужа? Что-то не верится…

— Думаешь, мне есть дело до того, во что ты веришь, а во что нет?

Кэтрин рассмеялась — как смеются люди, когда говорят о чем-то несмешном.

— Раз тебе было без разницы, зачем ставить надгробие?

— Я же сказала: ради детей!

— Ты сказала, они обо мне не вспоминали. На кой тогда им сдалась моя могила?

Кэтрин отвернулась, ничего не ответив. Каждый месяц кто-то из детей относил цветы на церковное кладбище и ставил их в вазу, которую Эмили слепила на уроке гончарного мастерства, когда ей было восемь. На Рождество они совершали туда паломничество все вместе — даже Кэтрин, чтобы соблюсти приличия. Только тогда она позволяла себе вспомнить про мужа.

Саймон воззвал к ее совести:

— Кэтрин, обещаю, после сегодняшнего дня ты обо мне не услышишь. Поэтому прошу, давай будем друг с другом честными.

— Что ты знаешь про честность? — невыразительно спросила она.

— Я понял, что без нее люди не могут жить спокойно. Мы еще тогда должны были многое сказать друг другу. Теперь я приехал, чтобы все объяснить, хоть тебе и не нравится то, что ты слышишь.

«Ты прав», — подумала Кэтрин. Он успел нанести ей немало ударов, но она подозревала, что все это — лишь верхушка айсберга.

Кэтрин резко вздохнула.

— Дети попросили меня устроить символические похороны, потому что хотели с тобой попрощаться, а хоронить было нечего. Ты это надеялся услышать? Пришли все, кто тебя знал. Я заказала гроб из клена — твоего любимого дерева, — и люди клали в него всякие сувениры. Пивную кружку из бара, например, или футбольный кубок… После службы мы устроили в доме поминки.

Саймон внимательно слушал и улыбался, тронутый тем, сколько сил она положила на церемонию, хотя знала правду.

— И сделала я это не ради тебя, — резко добавила Кэтрин. — Меня тошнило всякий раз, когда приходилось изображать из себя скорбящую вдову. Ты сделал меня соучастницей, и за это я ненавидела тебя вдвойне. И до сих пор ненавижу. Будь моя воля, сожгла бы все, к чему ты когда-либо прикасался.

Саймон опустил голову, как побитый пес.

Глава 14

САЙМОН

Лос-Теларос, Мексика, двадцать лет назад

13 мая

Где бы я ни находился, меня повсюду подстерегала смерть.

Для борделя вопли были делом обычным — мужчины частенько орали в экстазе. Но в тот день кричала женщина, причем не от удовольствия, а от боли.

Более того, крики неслись из комнаты Лючианы.

Я отбросил в сторону ведро с краской, взлетел по лестнице и забарабанил в ее дверь.

— Эй, что происходит? — крикнул я. — Лючиана!

Внутри отозвался мужчина; он что-то неразборчиво буркнул поверх сдавленных женских стонов. Я схватился за ручку, но та не подалась. Я в панике поднял ногу и принялся пинать по двери. Изнутри тем временем слышались удары.

Наконец дверь сорвалась с петель, и я влетел внутрь, однако не успел ничего разглядеть — что-то тяжелое огрело меня по голове. Я мешком упал на пол. Растерянно моргнул и хотел было встать, когда прилетел второй удар.

Двигаясь на инстинктах, я схватил нападавшего за голую лодыжку и дернул. Тот упал, как поваленное дерево, но тут же навалился на меня сверху и обрушил мне на голову шквал ударов.

Извернувшись, я пнул противника по гениталиям; тот выдержал и кулаком сломал мне нос.

Ошалев от боли, я неуклюже стукнул его пару раз по уху, лишь сильнее разозлив.

Дебошира удалось разглядеть только сейчас: он был под два метра ростом, весил не меньше сотни кило и состоял из одних мышц. Голый и волосатый: то ли человек, то ли обезьяна… От такого всего можно ждать.