Когда возвращается радуга. Книга 1

— Тш-ш… Джаным, уйми-ка своего Зелёного человечка… — Заметив недоумевающий взгляд, пояснил: — Так в северных странах называют существ-фейри, повелевающих растениями. Но ты сама себе такой человечек, и сейчас твоя задача — не надорваться. Если хочешь — подуй на свои руки, остуди их мысленно, чтобы магия свернулась и отдохнула. Хватит на первый раз.

— У меня получилось, — завороженно прошептала Ирис.

— Да, дитя моё, да. Но мне придётся сказать Магомеду, что эта поросль — моя работа. И ты понимаешь, почему…Ты не утомилась? Голова не кружится? Жара нет?

— Нет. Пожалуй, холод. — Ирис поёжилась. — Руки зябнут.

— Запомни ощущение: для тебя это первый сигнал, что энергия истощается, и, чтобы не выжечь магию, нужно остановить её ток. Непременно запомни… А теперь — иди, отдыхай до вечера. Пусть Мэг напоит тебя горячим чаем, непременно с каштановым мёдом. Вечером мы продолжим наш урок.

…На третий день арника покрылась бутонами.

На пятый — крупными жёлтыми цветками, чем-то похожими на одуванчики, но с толстыми сердцевинами.

На шестой, проведя осмотр Бомарше, довольный табиб забрал горшочек с цветущей арникой в лабораторию. Соцветья предстояло срезать, чуть подсушить, потому что полезные вещества при этом ферментировались и выделяли особый сок, как раз и придающий настою его необыкновенные свойства… И уже назавтра Аслан-бей торжественно вручил юной супруге баночку, полную душистой, горьковато пахнущей мази.

— Её надо втирать в швы на культе дважды в сутки. И если этим будешь заниматься ты, джаным — выздоровление нашего друга пойдёт куда быстрее. Знаешь, почему?

Ирис потянулась к баночке. Вдохнула медово-травяной запах.

— Почему? — спросила завороженно. И вдруг догадалась: — Мне надо будет… думать так же, да? Как над семенами?

Эфенди довольно улыбнулся.

— «Думать так же». Ты схватываешь всё на лету, дитя моё, и в двух словах всё объяснила сама. Совершенно верно, попробуй при втирании мази вызывать у себя то же ощущение, что способствовало росту семян, но, — он предостерегающе погрозил пальцем: — Помни: недолго. Осторожно. Мы не знаем, откликнутся ли сразу ткани костей и сухожилий, мышц и сосудов, но если это случится — им самим будет непривычно расти; не надо их торопить, иначе они спрячутся и затихнут, как семена арники, растревоженные чересчур энергичным призывом. Ты поняла?

— Мы должны их подтолкнуть, эфенди, да? Потянуть за собой, но совсем тихонько, чтобы случайно не навредить и не напугать… Ой, значит, я могу снова приходить к Августу?

Табиб бережно поцеловал её в лоб.

— А я-то удивлялся: почему ты перестала его навещать? Что это ты себе придумала, дитя моё? Август — наш дорогой гость, и я разрешил ему в виде особого расположения и доверия общаться с тобой; а тебе — разрешаю появляться перед ним с открытым лицом. Пойдём же к нему, он искренне огорчён твоим отсутствием. А ведь я прописал ему только добрые мысли!

Глава 14

Навещать Августа было сплошным удовольствием.

Рядом с ним Ирис чувствовала себя так же свободно, как с Нергиз и Марджиной, и могла, пожалуй, говорить обо всём, на любые темы, как с эфенди. К тому же, едва окрепнув, галл принялся болтать неудержимо, признаваясь, что, хоть обычно не словоохотлив, но так намолчался за несколько месяцев, что теперь никак не может наговориться, да ещё на родном языке. Он оказался прекрасным учителем: поправлял спотыкающийся франкский Ирис, подсказывал, объяснял правила грамматики, и настаивал, чтобы его прекрасная сиделка осваивала не только разговорную речь, но и чтение с письмом. Охотнее всего он затевал беседы о далёкой родине, о семье, о новорожденной дочери, которую, хоть ещё и не видел, но уже любил безумно…

Известие о маленькой Урсуле, равно как и о том, с каким нетерпением её братишки и матушка ждут горячо любимого отца, первым принёс не кто иной, как пожилой османец, что появился в доме табиба несколько дней назад и, не успев переступить порог гостевых покоев, воззвал: «О, сын мой! Дай узреть тебя, наконец, целым и невредимым!» «Отец!» — проморгавшись от удивления, подал голос Огюст. «Вы здесь? Что случилось? Неужто с Фатимой… несчастье?» «Ты у нас случился, бесценный зять мой, ты! А с нашей дорогой Фатимой всё хорошо, благодарение Аллаху, он вновь сделал тебя отцом, на сей раз — прелестной дочери…»

Бомарше побледнел и даже прикрыл лицо здоровой ладонью — от запоздалого волнения за супругу, о которой вспомнил при одном взгляде на тестя, от целого вороха новых прозрений, нахлынувших вслед за первым…