Когда возвращается радуга. Книга 2

Незаметно, прикрывшись салфеткой, откашлялся. Аккуратно вернул отделанный изящными кружевными зубчиками кусок тонкого льна на стол. Пока пальцы в перстнях как бы машинально разглаживали ткань, не ощущая шероховатостей волокон, в голове сплетались совсем иные нити. Припомнилась вдруг странная перемена, случившаяся с королём несколько лет назад, о которой судачил весь двор. Говорили, виной всему — подлая измена последней фаворитки, после которой Генрих стал чураться женщин. Впрочем, иногда он уделял внимание русоволосым и голубоглазым куколкам, но, присмотревшись пару-другую дней, терял всякий интерес к возможной новой даме сердца. Чем ввергал одних дочерей Евы в отчаянье, прочим же внушал беспочвенные надежды. До сих пор пустующее монаршее ложе являлось для них волшебным магнитом неодолимой силы.

А лет-то хорошенькому шустрому арапчонку, так похожему на… не будем упоминать лишнего, приблизительно столько же, сколько загадочному «кризису» короля.

И отчего-то всплыл в памяти пройдоха Бомарше, который, перед самым их отъездом на «Солнцеподобный» за прелестными путешественницами, узнав о лисьей пышной накидке — королевском подарке восточной гостье — сперва остолбенел, затем молча, без объяснений ринулся к меховщику, оставив у того пусть не состояние, но добрую половину такового в обмен на чернобурок, достойных…

Да. Кажется, Филипп понял. Достойных будущей… фаворитки, по меньшей мере. Ай да Бомарше, ай да хват! Нет, но каков! ни словом не обмолвился, негодник! И осуждать не осудишь, ибо конфидентность в таких вопросах превыше всего. Доверие короля — наивысшая ценность.

…Дети, уминали печёные каштаны, обжигаясь, вычерпывая ложечками из скорлупы рассыпчатую мякоть, а кто-то умудрялся извлекать ядрышко цельным и торопливо, пока не развалилось, окунать в яблочный соус с растопленным сливочным маслом, или просто в крупную соль. Герцогиня Марта с улыбкой распорядилась подать им морсу и лимонада, а гостям предложила перейти в гостиную, где женщин поджидал чудесный уголок, укрытый розами и азалиями в керамических вазонах, а для мужчин неподалёку от весело потрескивающего камина расставлялись шахматы и нарды. Пели невидимые скрипки и флейта-кларнет, пахло настоящим кофе, сдобой и… домом. Которого у графа де Камилле, пожалуй, никогда не было.

Вечер обещал быть долгим и приятным.

Если бы не эта только что разверзшая пустота в сердце, с которой Филипп вроде бы простился навсегда.

Он не знал, что далеко в заснеженной Лютеции Анжелика де Камю минуту назад подожгла его платок с монограммой и вышитой графской короной. Затем порыв ветра разметал остатки приворотного зелья, но то, над которым сильфида успела прочесть заклинание, успело сработать.

* * *

Казалось, он закрыл глаза лишь на мгновенье. Чтобы легче переждать приступ дурноты, неминуемо сопровождающий действие приворота. Как же он устал ото всего этого…

Филипп де Камилле не был ни влюблённым идиотом, ни тупым ослом, отстаивающим честь и достоинство бывшей невесты из чистого рыцарства и вопреки здравому смыслу. Конечно, полтора года назад он поначалу не поверил Аслан-бею, заговорившему во время доверительной беседы о проклятии навязанной любви. Ибо чувство это, как он наивно полагал, было отнюдь не навязанным, а вспыхнуло в нём давно, с юных лет, когда он впервые встретил очаровательную Анжелику, приехавшую в их замок вместе с матерью на именины графини де Камилле. Лулу едва миновал девятый год, а к её ногам падали пажи из благородных семейств, из обеих столиц наезживали известные скульпторы и художники, чтобы запечатлеть образ дивного создания… Будучи старше юной красавицы всего на три года, но ещё не торопившийся расстаться с детскими играми, Филипп рядом с ней вдруг почувствовал себя мужчиной, долг которого — беречь и защищать, ублажать и преклоняться, дарить весь мир…

… и сам не заметил, как попался в силки настоящего чувства. Во всяком случае, так он решил.

Тогда, в Константинополе, после первого снятия лекарем жёсткого приступа любовной хандры, когда от тоски хотелось иной раз впиться зубами в резные решётки на окне, он запаниковал. Ибо в груди образовалась странная пустота под названием «равнодушие». Она была страшна. Будто кто-то вынул сердце и вложил вместо него камень.

Но мудрый Аслан-бей, покачав головой, объяснил ему неосновательность страхов.

— Сейчас тебе кажется, юный друг мой, что ты утратил себя. Разумеется, ведь изъята большая часть эмоций… Но не большая, заметь. Не веришь? Что ж, проживи с этим неделю-другую — и поймёшь, что с потерей влечения к женщине мир не рушится. Ты просто привык: к душевной боли, к постоянным мыслям о той, что однажды предала тебя, к навязчивым мечтам о близости с ней… Не стыдись последнего, друг мой, это естественное желание для здорового мужчины — вожделеть предмет страсти. Нити привязанности настолько плотно вплелись в повседневность, что с первого раза их не оборвать. Но это возможно. Не сдавайся. Как говаривал мой учитель, нас здесь трое: ты, я и болезнь. Чью сторону ты примешь, за тем и останется победа.