Когда возвращается радуга. Книга 2

И уже через несколько дней дыра в груди стала затягиваться. С удивлением Филипп поймал себя на том, что довольно долго может не вспоминать о голубых глазах порочного ангела; что любуется грациозной Ильхам с удовольствием … хоть и без вожделения. Впрочем, как однажды намекнул мудрый лекарь, отсутствие тяги к женщине могло быть одним из свойств приворота: дабы граф, повинуясь здоровым инстинктам, не пытался заглушить любовный голод с какой-нибудь случайной подружкой… Теоретически — чтобы убедиться в собственной состоятельности, можно было наведаться в некий приватный дом в Галате, для холостых и не очень европейцев, отягощённых кошельками и нерастраченным по причине долгого воздержания семенем. Но подобными утехами Филипп брезговал. Ему было достаточно обретённой, наконец, сердечной свободы. Да и небольшой опыт плотской любви, полученный ещё в юности с деревенскими робкими простушками, не прельщал…

Он видел старания бедняжки Ильхам, жаждущей очаровать его, и её досаду и огорчение, но ничего не мог с собой поделать. Ибо в нём твёрдо закрепилась привычка: рыцарское отношение к Даме, находящейся под его покровительством. Бывшая одалиска, не успевшая побывать на ложе султана и подаренная графу самим Хромцом, Ильхам навсегда стала для него освобождённой жертвенной овечкой, которую он однажды поклялся вернуть на родину целой и невредимой.

Наверное, иногда он всё же тупил, как осёл. Увы.

Смерть Аслан-бея стала для него ударом. А вдруг… опять повторится, накатит страшное любовное вожделение, голод, тоска, жуть. И всё это — до его возвращения во Франкию, где он намеревался первым делом посетить аббатство Сен-Виктор в Марселе, дабы исповедоваться и получить благословение от тамошних святых… Но обошлось. И он уже уверовал, что более с ним ничего подобного не случится, забыл о благих намерениях, и даже подумывал, а не встретиться ли ему, в самом деле, под каким-нибудь предлогом с Анжеликой, окончательно убедиться, что чары больше не действуют?

Но сейчас, на вечере у герцога Эстрейского осознал собственную глупость и самонадеянность. То, что творилось с ним…

Хотелось помчаться в конюшню, прыгнуть на первого попавшегося скакуна и мчаться к Старому порталу, а через него — в Лютецию… Лулу должна быть ещё там, непременно! Дороги перемело, она наверняка переживает непогодь в своём старом особняке. Ворваться в дом… Нет, по старому, усохшему до железной крепости плющу взобраться на балкон, выбить дверь, застать предмет страсти в спальне, настигнуть, завалить…

— …Шах, ваше преосвященство.

— Прекрасно, — с непонятным удовольствием откликается Бенедикт Эстрейский. Задумчиво приподняв бровь, выдвигает вперёд ферзя. Оказывается, в соперниках… нет, в соперницах у него Рыжекудрая Ирис.

А Филипп даже не заметил, когда успел переместиться в нишу у эркерного окна гостиной. Должно быть, выработанная с годами привычка уединяться в такие вот моменты наката чужой воли, да и возможное подсознательное желание глотнуть свежего воздуха привели его сюда. Хвала Всевышнему, что спас от проявления бесстыдной слабости у всех на глазах.

Рука сама легла на грудь, прощупывая под плотной тканью камзола и батистом нижней рубашки некий округлый предмет — защиту, дарованную когда-то мудрым старцем. Что же он сейчас не помогает? Или… Возможно, что без амулета он давно бы уже мчался, сломя голову, через сугробы и пургу, в Лютецию, к любимой…

Любимой? Тьфу! Прочь, наваждение!

Глубоко вздохнув, насколько мог, задержал дыхание. Выдыхал медленно, и затем терпел, до боли в лёгких, до радужных кругов под закрытыми веками. Воздушное голодание отвлекло организм от безумных мыслей, заставив сосредоточиться на более насущном — жизни. Так можно было обманывать низменные инстинкты, перебивая их самым древним — жаждой самосохранения. Стараясь по-прежнему сдерживаться, вновь открыл глаза.

Кажется, его манёвров никто не заметил. С виду — стоит себе гость у окна и стоит: может, задумался, или решает, к какой компании ему присоединиться: к мужчинам ли у камина, потягивающим ликёр и обсуждающим нечто забавное, судя по вспышкам сдерживаемого смеха, к дамам ли, которых развлекал непривычно улыбчивый маршал Модильяни — вон герцогиня так и прыснула от его слов… Нужно было уводить мысли подальше от образа искусительницы.

Поэтому он перевёл взгляд на дамский уголок. Недосчитавшись в пышном цветнике одной из прелестниц, сосредоточенно нахмурился. Кого здесь не достаёт? Ах, да, маркизы де Клематис. А среди мужских голосов, доносящихся от камина, явно не хватало раскатистого рыка Его Величества, души подобных дружественных компаний, весьма ценившего, кстати, общество преданного друга, герцога Эстрейского, с которым по занятости своей встречался редко, а потому дорожил подобными минутами.

Убедившись, что приворотная удавка и впрямь ослабла, Филипп с благодарностью сжал пальцы: будто не к амулету прикоснулся, а к руке мудрого лекаря, не оставившего его в заботе даже после того, как покинул этот мир. Спасибо тебе, почтенный старец.