Когда возвращается радуга. Книга 2

Граф по-прежнему видел короля и маркизу — но силуэты дрожали, расплывались… и вот уже у другого, витражного окна обнимается иная пара: он сам — и какая-то рыжеволосая женщина… Сморгнув и приглядевшись, граф понял, что мужчина лишь похож на него, но старше, черты лица крупнее, резче, а щеку пропахал застарелый глубокий шрам. Женщина склонила голову ему на грудь. Платье, хоть и выдавало в ней знатную даму, но было куда проще по фасону, без пышных юбок и сложных оборок, и отставало от нынешней моды лет на двести, не меньше. Да и двойник Филиппа выглядел не его современником, а словно сошедшим с полотна семейной галереи предком, тем самым, что жил ещё в эпоху последних Каролингов.

Предком?

Неким чутьём, просыпающимся, как говорят, во время пророческих видений, Филипп понял, что угадал.

Обняв женщину, предположительный де Камилле отстранился. По искажённому мукой лицу можно было предположить, что действие это далось ему нелегко.

— Прости, Онорина. Государь и долг перед родом вынуждают меня…

Рыжая красавица гневно вскинулась:

— А обо мне ты подумал? Долг, долг… С недавних пор у тебя появился ещё один долг — перед будущим сыном! Забыл? Почему ты не рассказал королю о нас? В конце концов, я уже вдова, свободна, богата, от мужа мне достались и замок, и земли; так что тебе мешает на мне жениться? Ну?

Мужчина колебался.

— Ты всего лишь… — выдавил, наконец. Торопливо продолжил: — Карл нашёл мне невесту из рода герцогов Оранских. Он хочет со мной породниться, а заодно перетянуть в свой лагерь ещё одного политического противника. Я не могу отказать, понимаешь?

Женщина упрямо тряхнула рыжими кудрями.

— Да всё я понимаю… При чём здесь — отказаться, не отказаться? Я всего лишь безродная валлийка, вот в чём дело, да? Без роду и племени, это ты хотел сказать?

— Рина!

— Решил удобно устроиться в жизни, да, Рене? Жена с новым родовым древом, кустистее твоего собственного, добавление к гербу, родня королевских кровей… Эта твоя, новая баба, поди, страшна, как смерть, но ведь под боком есть любовница, богатая дура, да? C ней можно и время приятно провести, и дурную болезнь не подцепить. А главное — платить не надо, хоть и получаешь от неё то же, что от продажной девки!

— Онорина! Как ты мо…

— Не хочу тебя слышать! Ты сам — слышишь, сам! — от меня отказался! От меня и от сына! А мы не такие уж и безродные, и у семьи О'Ши тоже есть своя гордость! Живи со своей знатностью, ешь, пей её, подтирайся! Но больше никогда не узнаешь, как может любить женщина. И как мог бы любить тебя сын от любимой. Вот мой прощальный дар!

— Онори…

Затрещала разрываемая ткань. В руках мужчины остался лишь кусок алого женского покрывала. Застонав, пра-пра-прадед графа прижался к нему губами.

— Ты не знаешь… — прошептал он. — Я просил… Вернее, лгу, лишь хотел просить…. Проклятая гордость! Будь оно всё… Не могу я, Онорина, не могу! У меня есть долг перед славными предками, перед их чистой кровью…

Мелькнула в темноте коридора алая накидка убегающей женщины. Филиппа потянуло за ней, словно магнитом. Не чувствуя тела, он оттолкнулся от пола — и поплыл, полетел, словно призрак.

…И, нырнув вслед за ней в дверной проём, очутившись не в комнате или в проходе, как можно было ожидать, а в старом заброшенном саду. Впрочем, нет, он, кажется, ошибся. В гуще тесно переплетённых ветвей боярышника угадывались то там, то здесь углы каменных надгробий… Кладбище. Вернее, его заброшенная часть, куда редко кто заглядывает, разве что раз в году, в Туссен…

— Разве что раз в году, в Туссен, в день поминовения, — словно насмешливо озвучил его мысли надтреснутый старческий голос, настолько скрипучий, что невозможно угадать, принадлежит он женщине или мужчине. — Только тогда нас можно увидеть и услышать. Тебе выпала редкостная удача, милая: встретить меня именно сегодня, когда чары слушаются… Ну, рассказывай, что огорчило такую красавицу? Кто посмел обидеть мою пра-пра-пра… и боги знают сколько ещё пра-… внучку?

Та, которую совсем недавно Филипп созерцал в расцвете молодости и красоты, здесь превратилась в старую каргу, убелённую седыми космами. Сморщенная костлявая рука с нежностью вытирала слезинки, катящиеся по прелестным бархатным ланитам девушки, почти ребёнка, чью красоту портил вспухший багровый рубец, проходящий над верхней губой через всю щеку.

— Мы отомстим этим гадким графам Камилле, ох, отомстим… А я-то думала, почему всё ещё брожу по земле… Это моё проклятье всё ещё держит меня. Выходит, не зря я здесь, не хватает именно этого, завершающего действа. Мы с тобой сделаем всё, чтобы извести этот род под корень, милая! Согласна?

Срывающимся голосом девочка шепчет на ухо старухе несколько слов. Та приподнимает в изумлении седые кустистые брови — и хихикает, показывая крепкие жёлтые клыки.

— Хорошо, милая, хорошо, мы не будем его убивать! Ты получишь новую игрушку! Послушную, приползающую каждый раз к тебе на коленях, исполняющую всё, что прикажет твой чудесный голосок! И пусть он мучается от неразделённой любви, как я когда-то!

С ужасом, до заледенения в затылке, Филипп понимает: «Игрушка» — это он.