Когда возвращается радуга. Книга 2

Он и так, и сяк выспрашивал у эконома, но так и ничего внятного не добился, кроме известия, что камеристку вроде как выкинули из дома за кражу: дескать, хозяйка хватилась драгоценной заколки с сапфиром, а кроме как Мари, взять некому. Что за блажь с этой заколкой, отчего тихая девушка, даже на людской кухне порой стеснявшаяся для себя кусочек хлебца спросить, решилась на воровство — никто не понимал. Да и… не верил, чего уж там. И то, что барахлишко пропавшей камеристки целый день после её исчезновения оставалось на месте, его лишь переворошили, ведь нашли-таки брошь! — а потом вдруг разом куда-то пропало, будто и не жил в каморке никто — показалось странным. Допустим, украла, но зачем тогда бежать, бросив ворованное? И то, что эконом вдруг начал беспрерывно прикладываться к бутылочке крепкого бриттского бренди, хоть раньше себя не позволял ничего подобного — настораживало. Хоть Пьер и слыл дурачком, но глаз имел наблюдательный, и уже не раз засекал, как старый Моррис, по происхождению англ., тайком отпирал заветный шкафчик в кладовой, где хранились иноземные вина и наливки, и когда он делал это в последний раз, то попал ключиком в замочную скважину не сразу. У эконома тряслись руки. От страха ли, с перепою — непонятно, а оттого — ещё жутчее.

И ещё пугал тот чёрный человек, который заявился в дом аккурат неделю назад, говорил с хозяйкой долго, часа два, затем удалился. После него графиня вызвала к себе Морриса, и, судя по всему, затребовала денег, хоть совсем недавно стрясла с него на наряды и булавки сверх того, что обычно отписывал муж. Видать, потратилась красавица. А на что? Новая служанка, Фаншетта, недоумевала: туалетов и драгоценностей у госпожи вроде как не прибавилось…

Вот Пьер — так сразу догадался. Хозяйка заплатила тому. Чёрному. И, видать, тот запросил изрядно.

Но господские секреты — это их господское дело. И не нужны они, да всё не идёт из головы странность, приключившаяся с госпожой. С того самого дня, как, говорят, ветер выбил окно в её опочивальне и устроил кавардак, у графиньки что-то сдвинулось в уме. По-другому не объяснишь. Мари, прежде чем к ней пойти… в последний-то раз!.. шепталась с горничными, робела: по-хорошему, надо бы глянуть, что так хозяйку расстроило, да спросить, не нужно ли чего. А те всё шипели: не лезь, мол, себе дороже, ух, как не любит мадам, когда прислуга суёт свой нос куда не следует… Но добрая простушка Мари не выдержала да и сунула. Горничные лишь слышали, как она, закрыв за собой дверь, сперва звала госпожу, затем вроде как взвизгнула… И та что-то гневно рыкнула в ответ. Что уж там дальше было — никто не знает. Девушка выскочила из хозяйской спальни, как ошпаренная, и заперлась у себя в комнатушке. Больше её никто не видел.Потому что пришёл Чёрный человек, и всяк, кому не лень, обсуждал его в людской, и никто не обратил внимание, когда, куда сбежала камеристка.

…А щеколду-то в её каморке аккуратно подпилили. Снаружи, значит, кто-то тихо влез… Пьер только выглядел дурачком, с которого спрос никакой, а на самом деле всё высмотрел, всё узнал. Его невеста честная девушка, ей чужого не надо. Загубили её, вот что. Загубили невинную душеньку.

И крикнуть бы: «Помогите, люди добрые!» Да разве найдёшь в этом мире управу на господ?

Потому-то повздыхал парень по своей потере — и тишком собрал немудрящие манатки. Весь день следил за экономом, хотел перед дорогой расчёт попросить: четыре су для кого-то, может, и пшик, а Пьеру на четыре дня хлеба хватит, пока до деревни не доберётся, в которую, как врут, его девочка сбежать могла. Всё же надо проверить, вдруг она там, живая, расскажет чего. Но хозяйский пёс-управляющий нынче был с особо остекленевшими глазами, и не то, что про расчёт — кажется, про собственные штаны забыл, когда в нужник наведывался, что снимать их надо. И теперь, среди белого дня, храпел на полу своего кабинета, вонючий, нечёсаный, в одном башмаке.

Пьер плюнул — и спустился на кухню. Хоть поесть перед уходом. Да спросить с собой хлеба у тётки Клары, она добрая, не откажет, авось от хозяйского добра не убудет

Сердобольная кухарка, накладывая ему каши в щербатую миску, шепнула:

— Эльза нынче пропала, посудомойка у наших соседей, слыхал? Что же это, а? Сперва Мари, бедняжка, затем Фанни-прачка, а теперь вот…

Украдкой оглянулась. Но в просторной людской кухне кроме них с Пьером, да двух булькающих котлов над очагами, никого не было.

— Ох, нехорошо… Вот уж порадуешься, что стара да седа, никто на такую каргу не польстится… Что уставился, не понял? Говорю, молодых да хорошеньких кто-то себе прибирает. Люди врут, что опять в Лютеции чернокнижник объявился, всё жертв себе ищет, девиц невинных. А кто за нашу сестру вступится? Скажут, эка беда — мойщица да прачка пропали, такого добра много. Эх, жизнь, страшно-то как, я-то своё отжила, а всё одно — за других страшно.