Из столовой, где всё ещё пировали дети, послышался взрыв смеха, даже чьё-то восторженное повизгивание. Затем грохот отодвигаемых стульев, топот ног, будто вся компания разом сорвалась с места и…
В дверном проёме показалась сияющая от восторга тёмная мордашка. Странное существо, обряженное в платьице юной Мари Эстрейской, ринулось к дамам. На пороге застыл Назар, слуга… или кто теперь разберёт — слуга либо воспитанник? — восточной гостьи. Похоже, он был изрядно сконфужен.
— Мама, мама! — звонко верещало существо с тельцем герцогской дочки, но с совершенно чёрным личиком, лишь белели незатронутые тёмным веки. — Посмотли, какая я класивая!
Надо отдать должное герцогине Марте: та не завизжала от ужаса, не вспрыгнула с ногами на диван, словно увидев ядовитую мышь — а многие светские красавицы так и поступили бы на её месте. Она лишь всплеснула руками:
— Детка! Радость моя, что это такое ты с собой сотворила?
В три прыжка очутился рядом с крошкой её светлейший отец, казалось, вот только что поглощённый беседой с гостями. Первым же делом провёл пальцем по щеке дочурки — и с недоумением уставился на отпечатавшуюся черноту. А на лоснящемся чёрном лице девчушки пролегла белая полоса.
— Силы небесные! — облегчением выдохнула герцогиня.
— Это что ж такое, а? — грозно спросил герцог, выпрямляясь. — Мари! Где ты нашла эту гадость?
— Ой-ой-ой!
Но запричитала совсем по-ребячьи отнюдь не малышка. Подхватив подол широкого, полувосточного-полуевропейского платья, сорвалась с места и заспешила к хохочущему ребёнку почётная гостья. Вслед за Ирис из-за шахматного столика неторопливо поднялся архиепископ, но вмешиваться не спешил, наблюдая за происходящим издалека. Филипп ощутил на себе его пристальный взгляд… и поспешно отвёл глаза. Не время… Дамы фыркали, изо всех сил стараясь сохранить серьёзные лица, и наперебой предлагали носовые платки. Потребовалось не менее пяти кусочков батиста, чтобы окончательно стереть с уклоняющегося от помощи личика чудесный состав.
— Ах, это моя вина, — приговаривала восточная гостья, меняя очередной платочек. — Да не вертись, детка, дай-ка, вот здесь ещё осталось… Уши-то, уши зачем вы намазали? И без того красиво… О Аллах, какое счастье, что настой не успел впитаться!
— Иначе что? — выдохнули дамы, а герцог сурово сдвинул брови.
— Иначе бы высох, закрепился… и держался бы недели три, не меньше. — Вздохнув, Ирис поднялась с корточек, сбросила целую охапку уже ни на что не годных лоскутов на руки подоспевшему лакею, и укоризненно взглянула на кроху, ничуть не напуганную возможными последствиями шалости. — Но вот что мне интересно: кто это тебя так изукрасил, джаным? А главное — откуда вы взяли…
Вздрогнув, обернулась:
— Назарка!
Её подопечный, судорожно сглотнув, перешагнул-таки порог гостиной. Понурился.
— Ну, что Назарка, сразу — Назарка… У меня и оставалось-то чуток. В скляночке. Хотел детишек повеселить. Мы тут… сперва руки разрисовывали…
Ирис схватилась за голову, его светлость герцог Эстрейский захохотал, женщины ринулись в столовую, откуда тотчас донеслись их аханья, восторженные вопли ребятишек и зычный голос домоправительницы, распоряжающейся насчёт горячей воды и полотенец…
Вновь накатила дурнота. Филипп тряхнул головой…
Оказывается, всё это время в эркерном проёме соседнего окна «господин Анри» о чём-то перешёптывался с госпожой маркизой, и сейчас удерживал её, рвущуюся вслед за остальными, за руку.
— Да пустите же! — безо всякого почтения к высочайшему титулу шипела Аннет. — Тиран, деспот, вот вы кто! А вдруг они вздумали и Анри заново покрасить? Я же его вовек не отмою!
— Так это краска? Скажи, Аннет, дорогая, это всего лишь краска? — умоляюще — вот ужас-то какой! — твердил король.
Маркиза гневно топнула.
— Ну да! Настой скорлупы грецкого ореха. Бомарше отчего-то взбрело в голову, что нас непременно нужно замаскировать… Может, он и прав, но больше у нас ничего под рукой не было, и мы нарядили Анри арапчонком…
— Так он нормальный? Аннет, бога ради…
Маркиза замерла, словно поражённая в самое сердце.
— Так вы что же…
Судорожно вздохнула
— Вы…
— Он нормальный? Белокожий, как и мы с тобой?
— Вы что, всё это время считали его… И всё равно признали сыном? Дофином? Наслед… наследником?
Глаза её наполнились слезами.
— О, Генрих!
— Дорогая… — пробормотал сбитый с толку монарх. — Но как же иначе?
По всей вероятности, он так и не понял, отчего эта странная женщина, недавно шипевшая рассерженной змеёй, готова зарыдать; но не преминул воспользоваться случаем. Притянул строптивицу за талию и запечатлел на устах нежнейший поцелуй. Не напористый, не властный, не собственнический — нежнейший. Чтобы, не ровён час, не спугнуть очарование мгновенья и столь хрупкое перемирие…
Что-то странное творилось со зрением Филиппа.