Когда возвращается радуга. Книга 2

Сама мысль о том, чтобы добиваться женщины, к которой равнодушен, вызывала отвращение.

А если он сам к ней привяжется? Нет, только не это. С него хватит многолетней зависимости. Едва почувствовать свободу — и самому сунуть голову в хомут? Ни за что.

А если она к нему привяжется? К чему он и ведёт… И потом, чего доброго, полюбит, начнёт требовать ответного чувства… С кого? Ведь он — ледышка, болван, не умеющий притворяться, и рано или поздно рыжекудрая красавица это поймёт и…

Проклянёт весь его род, как когда-то Онорина. Хоть она и фея…

Оказывается, старая ведьма, отомстившая его прапрапрадеду, тоже была когда-то феей. Но, как объяснил всезнающий Бенедикт, уже успевший многое разнюхать через свои секретные связи — вспышка гнева при известии о женитьбе любимого человека перемкнула в ней канал Света. Закрыла навсегда. Её магия сменила окрас. Но природа, природа-то оставалась прежней! Оттого-то, почувствовав родственную магию, Ирис Рыжекудрая сумела противопоставить ей свою. Обратить вспять действие зелья из каких-то цветочных лепестков, развернуть магию приворота к первоисточнику и… Судя по воплям, донёсшимся до Филиппа, старая карга отправилась прямо в преисподнюю. Не ходить ей больше по земле, даже в Туссен, не совращать малолетних прапраправнучек. Ведь Анжелика, в сущности, оказалась, хоть и дальней, но родственницей последнего Камилле, будучи прямым потомком того младенца, которого носила под сердцем когда-то фея, обратившаяся в ведьму. И жениться им никак было нельзя.

Граф с тоской глядел на объятый нежной зеленоватой дымкой парк, на подсыхающие клумбы, парящие дымкой, на сиреневые полянки гиацинтов, кажущиеся с его балкона пышными шапочками…

Шапочками.

Она так мило поправила головной убор, не заметив, что размазывает по щеке грязь. Но, кажется, от несовершенства облика стала ещё красивее. Но совершеннейшее дитя… Удивительно, что они, ровесницы с Ильхам, вышли из одного гарема, получили одно воспитание, но его «подарок» ещё три года назад казалась взрослой женщиной, а эта… Разве что подтянулась и оформилась из ребёнка в девушку, а как была крохой, не удержавшейся, чтобы не погнаться за кошкой, так, должно быть, ею и осталась.

Что же теперь делать?

Поручение короля равноценно приказу. Его невозможно не выполнить.

Но и терять едва обретённую свободу… немыслимо.

Надо с ней поговорить, внезапно решился Филипп. Она — умная девушка. И добрая. Другая… Вот Лулу, например, не стала бы играть с детьми, как с равными, возиться в грязной холодной воде с невразумительными щепками, будто и на самом деле с настоящими корабликами, разнимать поссорившихся ребятишек, рассказывать им сказки… Поговорить, признаться, как на духу, как на недавнишней исповеди Бенедикту. Она поймёт. И, может, мы заключим соглашение. Пусть хотя бы притворится, что не отвергает меня. Если она небогата, если средств, оставленных покойным супругом, может надолго не хватить — я обеспечу ей безбедное существование. Главное — чтобы Генрих уверился, что она остаётся во Франкии. Сейчас, после слухов о её способности притягивать благоденствие, он уже считает долгом королевской чести — оставить при себе этакое сокровище.

Он прикрыл створки балконных дверей и горько усмехнулся. Радуйся, ведьма. Ты давно в могиле, а ненависть всё ещё жива. Ибо последнему отпрыску рода Камилле, скорее всего, не суждено познать настоящей любви.

[1] Более подробно история Доротеи и Алекса, а также обстоятельства получения ею наследства изложены в трилогии «Иная судьба»

Глава 9

Впервые прибывшему в Лютецию путешественнику вряд ли удалось себе представить, что ещё каких-то три десятка лет назад, в бытность Филиппа Валуа, Лувр выглядел совсем не так. В сущности, он представлял собой обычную крепость на одном из берегов Сены; правда, со своей славной историей и не менее героическим предназначением. Возводя его четыре столетья назад, предок нынешних королей, Филипп-Август, позаботился таким образом о защите своего города. Ведь впереди маячил поход на сарацин, в компании с Ричардом Львиное Сердце. Всем известно, что со времён осады Трои военные миссии приобрели свойство затягиваться; троны же правителей при этом подолгу пустовали. А ведь, по выражению Аристотеля, природа «не терпит пустоты». Оттого-то нередко случалось, что, вернувшись с поля брани, какой-нибудь государь обнаруживал своё место занятым. И понятно бы, если соседом-королём; однако сюрприз мог преподнести собственный брат, дядя, или доверенный друг, оставленный для ведения дел, а то и злокозненная супруга…