Когда возвращается радуга. Книга 3

Похоже, «камню правителей и страстно влюблённых», как называли его ювелиры, новая хозяйка пришлась по душе. Оттого он и не оттягивал палец, словно всю жизнь его окольцовывал.

…Ирис ожидала возвращения Аннет не раньше вечера, и потому встревожилась и удивилась, когда у дверей особнячка остановилась карета с лакеями, обряженными в ливреи цветов королевского дома. Неизвестный ей сухопарый господин, назвавшись посланцем от Его Величества, передал ей записку от самого короля с просьбой немедленно принять участие в одном небольшом «семейном деле». Далее шла приписка от маркизы с просьбой прислать самое нарядное платье, какое только у Ирис найдётся, а заодно и что-то вроде никаба, под него подходящее… Поначалу она растерялась. Тотчас припомнилось и похищение, и выманивание из дома… Но от вельможи-посыльного не исходило флюидов затаённого вероломства, да и от письма тоже. Приглядевшись особым зрением, Ирис опознала оттиске на печати, скрепляющей послание, отсвет ауры самого Генриха; а такое не подделать. И живо собрала всё, что просила Аннет. Разумеется, предупредив посыльного, что сама она без Али она никуда не поедет. Тот лишь нетерпеливо кивнул: оказывается, его предупредили о таком повороте дела.

Там, на венчании в церкви Сен-Жермен, ещё сомневаясь, что это таинство и впрямь свершается наяву, что у неё на глазах, в сердце Лютеции и Франкии король Генрих Валуа клянётся перед богом и людьми в верности её Аннет, её подруге, бывшей капитанской дочке, однажды чуть живой спасённой из волн Средиземного моря, она вдруг увидела глаза Генриха, полные тепла и нежности… и поверила в реальность происходящего.

А ещё она вспомнила прощальный взгляд Филиппа. Была в нём какая-то растерянность — дескать, как это меня угораздило? — лёгкая сумасшедшинка, абсолютно ранее графу несвойственная, и такая же вот… нежность. Да. Она. Только сейчас Ирис это поняла.

Лютеция полнилась слухами, бурлила и кипела, а уж после радостной вести о поимке и гибели Высшего Вампира, крадущего с улиц девушек, с трудом утихала даже ночью. Ибо доблестный граф де Камилле своим мастерским, уже ставшим легендарным, броском обломанного клинка избавил столицу от ночных кошмаров. Даже до скромного домика в тупичке Цветочной улицы доходили эти сплетни — через кухарку, через слуг… Ирис порой не знала, смеяться ей или плакать, впервые столкнувшись с такими домыслами и краснобайством, что хоть сказки записывай. Одно было хорошо: о том, кто такая невеста доблестного графа, в народе ещё не подозревали. Тем не менее, не раз и не два, выглядывая из окна или через решётку садика, она замечала одного-двух прохожих, вроде бы скучающих поодаль, но зорко вокруг поглядывающих. Простые камзолы и плащи не могли скрыть военную выправку; а иногда компанию этим якобы случайным прохожим составляли и монахи. И стоило Ирис покинуть пределы магического барьера, охраняющего её нынешний дом, в карете ли, пешком — за ней ненавязчиво следовало несколько теней. Внимательных, наблюдающих, настороженных.

Но Ирис не возмущала и не раздражала эта непрошенная охрана. Слишком хорошо она помнила недавнее пленение. Да и подруга под великим секретом поведала ей о бесцеремонном требовании королевы Бесс…

Ничего. Скоро Мари окрепнет, и можно будет вернуться в Эстре.

При чём здесь Мари? При том, что фея не собиралась бросать этих юных влюблённых на произвол судьбы. У них с Пьером уже состоялся серьёзный разговор.

Неделю спустя после тайной женитьбы короля — или замужества Аннет, это с какой стороны посмотреть! — она поговорила с братом Михаилом, с матушкой Констанцией, и совместно они признали бывшую пленницу катакомб здоровой. Теперь ей просто нужно было окрепнуть: побольше отдыхать, бывать на свежем воздухе, хорошо кушать и даже иногда перед едой пить лёгкое красное вино для повышения аппетита и укрепления жизненных сил… Вот тогда-то она и пригласила на консилиум Пьера.

— Ты как хочешь, — сказала решительно, — а снова отправляться ей искать место среди прислуги я не позволю. Сам видишь, какая она слабенькая. Куда ей работать? Поживёт при мне, поздоровеет, а там видно будет. Может, я за неё похлопочу перед сёстрами-урсулинками, чтобы они её в свою школу приняли: Мари там обучат и грамоте, и письму…

Нахмурившись, Пьер уткнулся взглядом в сминаемый руками берет. Осторожно присел на стул, собираясь с ответом.

— Ну, что ты, отрок? — укоризненно покачал головой старенький брат Михаил. — Не нравится, что за тебя всё решают? А то, что тебе самому учиться надо — забыл? Всему своя пора: есть время для подвигов — а есть и для дел каждодневных. А тебе о будущем думать надо. Или ты опять хотел в лакеи податься? А Дар твой чудесный, а талант? А брат Тук, наставник твой, который ждёт, когда ты вернёшься? Назария-то он скоро опять к Бенедикту под крыло отправит, в Эстре, вот тогда тобой и займётся всерьёз. У тебя, отрок, Дары редкостные, их в землю зарывать — грех!

— Учиться? — буркнул Пьер. — Да теперь вроде… и ни к чему. Мари нашли, вытащили… Жить надо дальше. Как все.