Когда возвращается радуга. Книга 3

Маленькая Фрида, почти не занятая, поскольку хозяйка пропадала в своём любимом саду день-деньской, хвостиком ходила за телохранителем, остающимся без работы по той же самой причине. Забылись их перепалки, нубиец даже простил белокурой хорошенькой горничной её бестолковость и несообразительность, дважды отвлёкшую его от помощи хозяйке. Теперь он, как человек практичный, использовал внезапно обрушившееся на него свободное время с пользой, облегчая себе работу на будущее: наставлял девушку на путь истинный, рассказывая, показывая, как можно в случае нападения не только отбиться, но и прийти на помощь хозяйке, если вдруг так получится, что его, Али, по какой-то невероятной случайности не окажется рядом. А поскольку в схватке с врагом дело решают доли секунды — навыки обороны, даже простенькие, должны быть отработаны до автоматизма. Вот и прекрасно, что появилось столько свободного времени, есть чем заняться…

Бывший лакей и мальчик на побегушках, трубочист, помощник кучера, посудомойщик, натиратель паркетов — да кем только ни приходилось бывать в барском доме! — здесь, в Эстре, Пьер будто разморозился. Поглядывая на него, Ирис невольно сравнивала нового домочадца с Филиппом и видела бесспорное сходство, по крайней мере, в одном: юноша как-то отмяк душой, с него сошло постоянное напряжение, вроде бы и не заметное ранее, но сейчас, когда черты лица его расслабились, размягчились и всё чаще освещались улыбкой — стало заметно, насколько же раньше он был скручен. Как пружина в часах-луковке… Мари и сад — вот две любви, которым он отдавался целиком. И отчего-то почти не удивился, когда Ирис осторожно, дабы не напугать, поведала ему о его редком фейском даре. Только хмыкнул. И буркнул, что в деревне-то его всегда «и земля слушалась, и яблони, и пшеница…» правда, о прошлой своей жизни, как и о том, отчего его так припекло, что пришлось податься на заработки в столицу, молчал, будто язык проглотил. Но Ирис не приставала с расспросами. Сочтёт нужным — поведает… А сейчас — парень с утра до ночи то лежал на лужайке перед прудом, в ногах у сидевшей на скамеечке Мари, любовался и ею, и цветами, а сам, оказывается, подгонял рост кипарисов, договаривался с каштанами, чтобы зацвели. То сидел на мостках у пруда, болтая ногами в воде, выманивая из тинных глубин стрелки белых лилий и розовых лотосов… И, кажется, впервые в жизни был счастлив.

А вот Ирис — нет.

Что-то мешало…

Она сравнивала Пьера с Филиппом, да, так оно и есть.

И приехавшего с визитом герцога Эстрейского, наделавшего сущий переполох среди прислуги, а затем утащившего восточную гостью на прогулку по Луаре, где поджидала их на нарядной барке герцогиня Марта — и его сравнила. Подумала: Он ведь так же великодушен, как, оказывается, и Филипп… В сущности, прогулку по реке, с праздником для эстрейцев, с фейерверком, с ненастоящими сражениями крошечных каравелл он устроил лишь для того, чтобы порадовать свою возлюбленную супругу…

И Огюста Бомарше, которого до сих пор по привычке, зародившейся, когда косноязычие не давало ей выговорить сложное имя, называла Августом, тоже сравнила. Ненавязчивый, и в то же время внимательный к мелочам, он окружал свою Фатиму заботой и комфортом, оберегая от огорчений и беспокойств. Точно так вёл себя по отношению к Ирис граф де Камилле, не допуская даже и мысли, что гостья узнает о некоторых дорожных происшествиях и встревожится…

И графа де Келюса, заявившегося вдруг из столицы по какому-то делу у своему поверенному в Эстре — и решившему непременно засвидетельствовать почтение королевской гостье, которой однажды был представлен в Лувре. Он и побыл какую-то четверть часа, но вызвал в душе феи целую бурю. Нет, не своим присутствием, а невольными воспоминаниями! Ведь Келюс был секундантом на поединке Филиппа и Сесила. Он-то отделался лишь яркими впечатлениями… Неискушённая в правилах дуэльного кодекса, Ирис и не подозревала, что, в случае гибели графа де Камилле его место тотчас занял бы секундант. Ей достаточно было подумать, что Филипп ведь мог и не выжить. А как он рисковал собой, защищая её карету в лесу, отбиваясь от наёмников, вылетевших из засады! Тогда она боялась за себя; сейчас, пусть и с опозданием — за него…

Ирис всё чаще ловила себя на подобных мыслях, и поначалу отмахивалась, как от посторонних и неуместных; потом негодовала и раздражалась… Но однажды вынуждена была признаться: кажется, она скучает.

И сердится на Филиппа, за то, что до сих пор так и не дал о себе знать… жених, называется! Уж конечно, он с радостью согласился на их условную помолвку, лишь бы, наконец, ослабить удавку в виде королевского приказа о женитьбе. А там — он что-нибудь придумает, открутится от свадьбы, он же дипломат…