Когда зацветет сакура…

Зайдешь, бывало, в рождественскую ночь в такую избу, а там пирогами свежими и хлебом подовым пахнет – с ума сойти можно. Хозяева уже навеселе, брагу пьют, пирогами закусывают – морды у всех красные. Тут же телята с ягнятами под ногами мельтешат, сиську мамкину ищут. На морозе они сразу погибли бы, так что на зиму их в теплую избу поселяли. Здесь их и молочком напоят, и приласкают. У мамок после родов молоко еще пасочное, водянистое – молозиво, одним словом. Его люди не пили, да и живность морды воротила. Так что приходилось его в тюрю обращать, подсыпая в него муки. Но ничего, проходило немного времени, и молоко родительниц становилось густым, вкусным. Тогда и детишки их становились веселыми.

Лешка тоже любил пройтись с дружками по селу с колядками. Бывало, собьются они в небольшие стайки и с сумками через плечо пойдут от дома к дому. Постучат в дверь, спросят, можно ли пославить. Получив разрешение, тут же начинали петь:

Рождество Твое, Христе Боже наш!
Воссияй миру, Ты свет разума.
Небо, звездою служащее,
И звездою тягуся…
И Тебе видно с высоты высокой,
Господи, слава Тебе!
Дево дне пресущего Сына ворождает.
И земля вертепному пресущему
Сыну приносит.
Господи, слава Тебе!

Получив подарочки, пацаны шли дальше. На пути им встречались другие ватаги. «А мы у попа были, по три копейки он нам дал». «А мы у монашек в овраге были, они нас печеньем угостили и конфетами». К монашкам малышня больше всего любила ходить – те делали вкусные «гусиные лапки» и «раковые шейки».

До утра так находятся, что ноги едва волочат. И все равно продолжают славить, а заодно и колядовать в надежде, что им что-то за это перепадет.

Открывайте сундучки,
Вынимайте пятачки.
У кого нет пятачка,
С того горшочек молочка.
Маленький вьюночек,
Сяду я на стульчик.
Славить я не умею,
Просить я не смею.
Господа, вы знайте —
По копейке дайте.
Вам на потешки,
А нам на орешки.

Хозяйка сжалится, станет угощать. Кому блин сунет в руки, кому крендель. Копейку – редко, еще реже – конфету. Но ребятишки, а они, черти, успели уже не одну избу обойти, сыты и блинам не рады. Им бы копеечку – сладостей в лавке купить.

А во дворах гульба идет. Устав сидеть дома за столом, народ вываливает на улицу. Кто-то, прихватив с собой закуску, кто-то – четверть с самогоном. Водку редко кто пил, дорого. И то: если пуд пшеницы стоил сорок копеек, то чекушка все рубль двадцать.

Снова выпьют – и давай давить песняка.

«Как родная меня мать провожала…»

Или еще:

«Где эти лунные ночи,
Где этот пел соловей?
Где эти карие очи,
Кто их ласкает теперь?..

И все это под балалаечку, ибо гармонь была редкостью в деревне. Где-то лет в десять Лешка тоже научился играть на балалайке, и его стали приглашать на вечеринки, где он играл, бывало, до потери пульса всякие там кадрили да полечки. Если балалаечник вдруг задерживался, то кадриль начинали плясать «под голоса»:

Пололи, пололи ленок,
Мы пололи ленок беленький.
Воротися, друг мой миленький,
Не воротишься – покаешься,
Придешь домой – догадаешься…

В основном собирались у вдов. Те постоянно нуждались в дровах, вот молодежь и несла в качестве пропуска на вечеринку по полену. Когда нагуляются, девки вымоют полы, прежде чем идти целоваться с поджидавшими их кавалерами.

«Эх, как же давно все это было!» – невольно вздохнул Алексей. Кажется, целая вечность прошла. Интересно, что там сейчас в его родной Кураповке? Все ли мужики вернулись с фронта? То, что Иван, старший брат, без вести пропал, это он уже знает, а что Александр? В последнем своем письме сноха писала, что он был тяжело ранен где-то под Берлином. Жив ли?..

А вот Нинины братья Иван да Петр, слава богу, живыми вернулись с фронта. Неделю попьянствовали – и на завод, куда их когда-то пацанами привел Жаков. «Ты б, Леша, устроил их на свой КАТЭК, – попросила его теща. – Нечего им без дела шляться». А тут война…