Когда же мы встретимся?

Сотни раз, наверное, ездил Дмитрий в Темрюк из станицы, и сотни раз было одно и то же. Как будто что-то должно было свершиться там, а сердце опять обманулось: ничего, ничего ровным счетом! Он набирал свежих газет, книг, больших репродукций с картин (пейзажи, мадонны), кнопок, шариковых ручек, блокнотов, всякой хозяйственной мелочи (подобно человеку, страждущему украшать даже временное жилище), и когда покупал, пересекал улицы, предвкушал домашнее чтение, чувство было такое, что день он потратил не зря. Но вместе с тем уже на автостанции скребла какая-то пустота: а что сделал? кого увидел? Собирался накануне и ехал утром с настроением, точно за унылой степью, на холме, его кто-то ждал; но ничуть: всем было некогда и не до него. И все повторялось с обидным однообразием: сначала, выскочив из автобуса у гостиницы, он набрасывался на газеты и журналы, затем поспешал в книжный магазин, после в продуктовый, и через час и карманы его, и портфель были раздуты. Он вдруг замечал за собой, что редко ходил по городку налегке, и, если привлекала его внимание какая-нибудь молодая особа, Дмитрий, стесняясь своей ноши, даже сторонился и притворялся равнодушным. Все то же, все так же: клуб возле сквера, пустая к вечеру базарная площадь, холмистые на востоке края, солнышко за мостом, в той стороне, куда опять ему возвращаться с крикливыми бабами. Конец дня. Скорей, скорей к хатке у моря! И чувство его так же нетерпеливо, как утром. Чудеса и покой и что-то теперь там! И, наверное, письма лежат на столе! Так тяжело, когда писем нет! Открытка с приветом успокаивала на несколько дней. А то думалось-думалось перед сном: «Неужели трудно кому-то за тридевять земель черкнуть пару строк?» Ждешь, ждешь — и ниоткуда. Что толку вставать, настраивать себя: ну, сегодня будет точно! Уже одиннадцать, почту еще не привезли, но письмо-то есть, так что потомиться часок-другой не беда. Разноску почтальон начинает с дальнего угла, и десять раз выскочишь за ворота: ну скоро? И только ушел, выпил воды, а она уже что-то бросила в ящик белое! Письмо, письмо! Нет… газета. «Динамо» — «Спартак» — 3 : 0.

Зато по возвращении из Темрюка письмо всегда было.

Все это мельком вспомнилось Дмитрию теперь, и не просто так, а как невозвратная странность того одинокого времени, когда он тяготился глушью. Переживал! страдал? Из-за чего? Куда все делось? И не преминет ли ему сказать, что та пора была самая счастливая в его жизни? Во всяком случае, миновав горбатенький мост через мутную Кубань, взглядывая на сады Голубицкой, ракушечные низы берега у Пересыпи, на лиманы сбоку Ахтанизовской и на залив в Сенной, Дмитрий без всякой печали обдумывал свое прошлое и то и дело поталкивал локтем жену: «Лилечка, посмотри, здесь я бывал…»

— Ты помнишь, как ехала в первый раз?

— По-омню…

Теперь она не любила вспоминать об этом. Тогда наступала на него она.

— Что ты унылая, Лилечка?

Волосы ее стали седеть. Дмитрий чуток коснулся их на затылке и обнял жену за плечо. Она высвободилась.

— Что ты?

— Ничего. Так неудобно.

Последние месяцы она не отвечала на его прямые вопросы и непокорна была на его ласки. Даже грубила ему почем зря, вредничала. Ее задумчивость, чтение книжек наедине, вообще мрачное желание запереться в своей комнатушке, лежать там часами, потихоньку гасить свет выводили Дмитрия из себя или побуждали с грустью гадать: что произошло? Иногда она выталкивала его спать на диван, но вдруг будила ночью беспомощным жалобным голосом: «Ди-има, иди сюда, мыша бегает, я бою-юсь…» Эта пустячная причина сближала их, и тотчас казалось Дмитрию, что он зря придумывал жене коварные замыслы или обиды, и все ж таки часто-часто, когда она читала или мыла посуду на кухне, высказывал он ей втихомолку свои недоумения: «Что же ты, Лилечка? Или не чувствуешь? Тоскуешь? Напрасно связалась со мной? Почему ты перестала меня спрашивать о чем бы то ни было? Молчишь, молчишь. А жизнь идет. Потом жалеть будешь, ведь это самые лучшие годы, их нам никто не вернет… Тебе со мной плохо? Но почему же не скажешь? — Тут он встревал в разговор с ней вовсю. — Я так глупо создан: душа моя дрожит перед будущим. Может, неуверенность моя и сбивает тебя? Вспомни наши путешествия… А дома ты живешь и как будто хочешь вернуть что-то… первое… Я тебя жду, ты сейчас помоешь посуду и не зайдешь. Словно я в отъезде. Последнее время ты проходишь в моей комнате только затем, чтобы вынести кастрюли на балкон, — молча, даже не взглянув. И между тем ты вроде бы ни в ком другом не нуждаешься. Или я ошибаюсь? Но одиночество вдвоем — страшная штука! Большинство браков как бы для видимости. Ты скучаешь без меня, когда я в командировке? Чем ты живешь в эти дни, от тебя не добьешься… Когда меня кто-нибудь хвалит, ты злишься. Отчего? Что с тобой случилось?»

Вела с ним тайный обмен мыслями и она?

И о чем она думала в дороге?

Боле они везли маленький самовар. Лиля, словно по примеру Боли, оглядевшей и ощупавшей Дмитрия, наговорившей комплиментов, принялась заботиться о муже, о его здоровье и т. п.