— Вы, мон пти, не можете представить, — говорила Боля, — до чего я соскучилась по вашему голосу. И по нашим чудесным глазам, Лилечка, у вас, моя милая, глаза как у старшей дочери Пушкина, я сужу, разумеется, по портрету…
— Я привез вам «Юманите». Чем закончилась дискуссия Аввакума и Леонтия? Пересказал ли Леонтий своими словами «Тамань»?
— Леонтий болеет, — отвечала Боля в тон Дмитрию. — Последний раз пересказывал мне какой-то роман про цемент. Лежит с сердцем. Аввакума я в конце концов прогнала. Я не понимаю людей, которые все на свете критикуют, всех презирают, а сами не лучше.
— Из Парижа пишет Мудров?
— Давно нет. Наверно, умер.
— А слепой кот? — спросила Лиля. У нее были свои воспоминания.
— Ушел и не найду… Вы, Лилечка, похорошели.
Лиля села чистить картошку, а Дмитрий вышел за воротца поглядеть на далекую, за серебристой водою, Керчь.
По берегу дул неприятный ветер, безлюдно было на пристани; над Лысой горой, над засохшим озером, грозно и мертво висели тучи. Другими прибыли сюда Дмитрий и Лиля. Пять лет назад, перебравшись к Дмитрию в станицу, Лиля всю осень привыкала к соседям, к новым знакомым, к тому, что она при Дмитрии. «Кто такая? а вы чья?» — эти вопросы мучили ее, она краснела и не произносила слова «жена». Казалось, все знают ее историю. Они жили тихо, уединенно; нужно было пережить рубеж, за которым скорее будет гаснуть прошлое. Егор их подбадривал в письмах, а в ноябре навестил. Но получилось так, что Лиля была не с ними, в стороне, и, когда Егор уехал, Дмитрий заметил, что Лилю нестерпимо тянет домой. Дмитрий просыпался среди ночи по нескольку раз. Горела лампа, Лиля читала рядом «Княжну Тараканову». Что с ней? В декабре она отпросилась домой на десять дней. Часы в комнате Дмитрия стояли, он до трех ночи крутил приемник, чуть слышно пел песни и думал, что он никому в жизни нужен не будет. Это, конечно, красиво, благородно: бороться, нести крест. Но женщина молча противится в семье тому, что любила раньше в мужчине, за что скрытно жалела его. «Что же ты не едешь, Лилечка?» — ждал он ее глухими ночами, не соображая, как жить дальше. Ну, конечно, ее можно понять: ей скучно, ей больно в деревне, и какое у нее с ним будущее? Да, кто он такой? что в нем хорошего? Ничего впереди. Он то же, что артист без имени. «Погибну я», — совсем уж убивался Дмитрий, чувствуя в себе ту обреченность, которую легко принимаешь, потому что вдруг сверкнет, что иного уже не может быть. Но Лиля же и разбивала его ненадежные мысли: привозила для него из города новые вещи; растевала стирать, гладить, украшать комнату; ругала подруг, которые зарятся на богатства; была нежна, ласкова. Не понять этих женщин!
Комнатка, где он жил, была пуста, лишь со стены Боля не сняла репродукцию.
— Любовь земная и любовь небесная, — сказал Дмитрий.
Достал сигареты, закурил.
«Я здесь жил? Антошка, Егор спали у меня… я произносил монологи… Любил читать Стендаля. Лиля… дверь на ночь открыта… Аввакум трещал… Надо бы повидаться».
Тихонько зашла Лиля.
— Стоишь? Изучаешь творчество Тициана? М-м? — Она вся прислонилась к нему, как будто долго ждала часа, похожего на тот, ею забытый, когда она впервые переступила порог этой комнатки.
Дмитрий вывернул лампочку и в темноте сладко поцеловал жену. Разве она, такая добрая, непритворная, заслужила его упреки? Хорошо, что она ни разу их от него не слыхала! Один миг — и все разрушишь нетерпеливым словом. Что прошло, то легко. Случай или господь бог всегда помогают. Во всем — в счастье ли, в поражении есть высшая справедливость. Назначено было ему самой природой провалиться с мечтой об актерстве. Все точно, разумно под этими звездами. Нельзя было ему жить без Лили. И не случайно, наверное, занесло его в этот теплый ласковый край. Никуда он уже отсюда не уедет. Он родился для тихой, неспешной, какой-то даже старомодной жизни. Там в городе на улицах, тенистых от садов у невысоких домиков, ему по себе. И вот здесь, в станице. Еще бы он мог жить в Изборске или на севере, где его деревенская душа не путалась бы в сетях призрачной жизни. За тихость и длинные дни любил он провинцию. Он родился и умрет в провинции.
— Не хотела бы жить в Москве?
— Смотря с кем, — сказала Лиля.
— Со мной.
— Не понимаю, как там твой Егор живет. Сначала кажется, что для жизни надо много, много всего, не перечислишь. А потом… даже вот так стоять и знать, что сюда никто не войдет, и море шумит, и…
Так уж устроено: жены друзей не сходятся между собой и своим равнодушием, придирками постепенно дружеские отношения низводят до отношений между семьями.
Лиля с неохотой позвонила Наташе.
— Надолго в Москву? — спросила Наташа. — А где вы остановились?
— У моей подруги.
— А то приезжайте к нам, я одна. Где Димка-то? Ну, приезжай без него, потом и навестите Свербеева вместе.
Наташа стирала. В большой комнате они, мельком взглядывая друг на друга, поболтали минут сорок. Обе оживлялись, когда дело касалось мужей, главным образом их странностей.