Когнитивные войны в соцмедиа, массовой культуре и массовых коммуникациях

Следует признать, что хорошее всегда признавалось хорошим (музыка, текст, кино) и в советское время, если оно напрямую не вступало в конфликт с идеологией. Кстати, к фантастике цензура всегда относилась с подозрением, ища в ней скрытые смыслы, поэтому к Стругацким, например, у цензуры всегда были претензии.

Перестройка приходит не только как результат желания функционеров того времени (партийных работников, директоров предприятий, представителей спецслужб) монетизировать свое место в системе управления, но и потому, что начало меняться сознание советского человека.

Такое сознание формировалось не только советской идеологией, но и одновременно западной, поскольку человек читает, смотрит фильмы, носит на себе не только то, что навязано под давлением, но и то, что его привлекло.

Отсюда следует, что «Битлз», джинсы, западный образ жизни в целом, вошедшие в массовое сознание молодежи, были столько же решающими для перехода к новой жизни, как и желание разного рода функционеров перейти от управления общественным к его присвоению.

Известный историк В. Ключевский давным-давно писал, что, взяв в руки объект, мы одновременно перенимаем мышлением его создателей. По этой причине культуры, находящиеся в конфликте, всеми силами запрещают все чужое.

Именно по этой причине Иран ведет цивилизационную борьбу с куклами Барби, западными мультиками и даже вводит запрет на изучение английского языка в школе. Взамен этого он начинает создавать и своих собственных кукол, и свою анимацию. Однотипно Китай сдерживает проникновение западной культуры. Это делается даже на уровне затушевывания серьги в ухе поп-исполнителя [5–6]. Запрещены татуировки и любые другие приметы субкультуры. И все это точно укладывается в границы между консервативным и либеральным мышлением. Отклонение от строгого внешнего вида может служить подсказкой, прогнозом более демократической модели мира. Когда, к примеру, Китай блокирует эти приметы, он удерживает население в более строгих рамках.

Мода формирует ментальность, управляя и направляя наше мышление в нужном направлении. Таким примером последнего времени является повсеместное внимание, например, к вышиванке. Она становится знаком конкретного типа мышления и поведения, более осознанного отношения к своей этнической принадлежности.

Когда мы акцентируем те или иные типы исторических событий, например, в школьных учебниках или телесериалах, мы тем самым выстраиваем тот или иной тип социальной идентичности. И, кстати, о сегодняшней России пишут, что там пытаются вывести из социальной памяти 1980–1990-е годы, поскольку это были годы «развилки», когда был избран менее демократический путь из двух возможных вариантов.

Ирина Прохорова вспоминает этот переход как идеализацию ситуации людьми: «Мы думали, что придет свобода и сразу с неба спустится манна небесная, что мы сразу будем жить как в современной Германии или Франции. А получили мы некий хаос, из которого надо было выбираться. Надо было бросить свою профессию, все навыки адаптации, надо было учиться чему-то новому. Это было очень болезненно» [7].

Видимо, «болезненность» зависит от того, к какому поколению ты принадлежал, поскольку старшее поколение тяжело вписывается в новую жизнь в любые исторические периоды.

О современной жизни И. Прохорова высказывается так: «Мы начинаем выстраивать снова замкнутые сообщества людей, таким образом, закрывая себя от общества, которое жаждет информации, жаждет новых смыслов. Это опасный соблазн, которому надо противостоять. Если мы опять уйдем в свои кельи, это будет очевидное поражение, а главное – весь опыт, все то, что наработано, пойдет насмарку» [7].

Ощущение того, что «развилка» в девяностые пройдена неправильно, является типичной для интеллигенции. Причем в те годы основную массу бунтующей интеллигенции составляла техническая, которая потом еще сильнее ощутила свою «потерянность» из-за того, что по постсоветскому пространству прокатилась волна деиндустриализации.

Лингвист М. Кронгауз в своих воспоминаниях также акцентирует, что это было временем нового: «90-е годы – это время сдвига, за которым ощущалась перспектива. Это было время настоящего и будущего. Сегодня перспектива не ощущается, и люди обращаются в прошлое. 90-е ярче нулевых и реальнее 80-х, поэтому вспоминают их» [8].

Следует признать, что сегодняшний мир стал понятнее, поскольку мечты ушли, их заменила суровая действительность. Исчезла нелинейность переходов, сегодня все линейно: сделаешь это, получишь то. А в «сказочный» период 1990-х в результате непонятных нелинейных переходов стали возникать миллионеры.