Когнитивные войны в соцмедиа, массовой культуре и массовых коммуникациях

Обратим внимание на акцент на доказуемости, поскольку все, включая «Фейсбук», повторяют, что дезинформация может быть случайным явлением, доказуемость же переводит это явление в системную сферу. В качестве примера доказуемости можно привести статью из эстонской газеты Postimees, где представлены договоры, доклады, отчеты и прочие документы, а также логи Skype, демонстрирующие, как якобы независимый и самостоятельный портал Baltnews контролировался напрямую из Москвы [15]. Вот мнение эстонской полиции безопасности КаПО: «Это указывает на почерк Кремля, когда при помощи скрытых денежных схем и рабочей организации пропаганду пытаются выдать за легитимную журналистику. Мы имеем дело с подлой круговой порукой: пропаганду производят и финансируют, потом выдают за голос и позицию местных русских, чтобы в свою очередь искаженный общественный образ представить на мировой арене для достижения своих внешнеполитических целей. Влияние на общественность таким образом и создание альтернативной реальности может показаться малозначительным. Однако в этом есть своего рода угроза конституционному порядку государства. КаПо обязана препятствовать такой деятельности, чтобы она не переросла в прямую угрозу. Повышение осведомленности населения является хорошим началом в борьбе с кремлевской пропагандой. Обнародование расследования уже само по себе одно из препятствий для осуществления их цели» ([16], см. также [17–18]).

Возник хороший термин «теплой» войны в отличие от войны «горячей». Он рассматривается как конфликт внутри войны холодной. Его также можно трактовать как переход конфликта из плоскости физической в пространства информационное и виртуальное.

Исследователи констатируют: «В конечном счете информационная война – это война за территорию, только не географического порядка. В теплой информационной войне территорией становится человеческий разум. Если вы не нападающая сторона, вы – территория. И когда нападающая сторона побеждает большое число разумов, она получает право влиять на культуру, общество и политику […] Этот переход от цели в виде инфраструктуры к цели разума гражданских лиц был предсказуем» [19].

И еще: «Операции влияния используют разделение нашего общества на основе уязвимостей нашей информационной экосистемы. Мы должны уйти от попытки решения этой проблемы путем предоставления людям лучших фактов или приостановки работы русских ботов, а должны двигаться вперед, думая об этом как о продолжающейся битве за неприкосновенность нашей информационной инфраструктуры, такой же критически значимой, как неприкосновенность наших финансовых рынков».

Григорий Асмолов также увидел еще один фактор, который мешает адекватному отображению: «Проблема – не в ложном описании тех или иных событий, а в том, что постоянный поток новостей с последующим их разоблачением вызывает у людей „информационную апатию”, и они начинают сомневаться во всем, что им говорят. Эта апатия не стимулирует мыслительные процессы в головах граждан, лишает их возможности формулировать свою собственную точку зрения. И при этом разрушает социальную структуру общества, все больше времени проводящего в соцсетях» (цит. по [20]).

Важной проблемой воздействия становится возможная кардинальная смена ментальности населения. Игорь Яковенко, например, увидел это воздействие в смене сказок для детей, прошедшую задолго до перестройки: «Самый яркий пример – смена корпуса актуальных, востребованных аудиторией сказок в конце 60–70-х годах прошлого века. Здесь необходимо пояснение. Сказки читают маленьким детям, которые их запоминают. При этом сказка играет роль базовой мифологической структуры (из которой сказки, собственно говоря, и выросли), включающей человека в целостность культуры. Услышанные в детстве сказки участвуют в формировании матриц сознания. Поэтому то, какие сказки слушают дети в раннем возрасте, играет существенную роль в формировании оснований картины мира, которая сложится у повзрослевшего ребенка. В конце 60-х годов ХХ века произошло примечательное событие. На книжном рынке появились качественно новые детские сказки. „Муми-тролли” Туве Янссон, „Волшебник Изумрудного города” Александра Волкова, книги о Мери Поппинс в переводах Бориса Заходера пользовались бешеной популярностью. Как мы понимаем, запрос на новую сказку возник не в детской среде. Его породила городская интеллигенция, которая покупала книги для своих детей и не хотела обходиться традиционным набором советской детской книги. В ответ на этот запрос делались переводы и пересказы произведений известных европейских авторов. Авторы русских версий не ошиблись в выборе материала. Дети, воспитанные на этой литературе, весело похоронили Советский Союз» [21].

Яковенко не видит, что тут была не просто смена сказок, а смена доминирования народной сказки на доминирование сказки литературной. И все известные советские сказки, а не только зарубежные, тоже были написаны писателями. То есть сменилась модель мира, которую стали продвигать от древней к современной.