Дондурей пишет: «есть чрезвычайно влиятельное сообщество, функции, принципы устройства, полномочия, способы деятельности которого нам совсем неизвестны. Я имею в виду потаенную мировоззренческую спецслужбу российского государства – так называемых смысловиков (понятие не используется). Тех, кто занят проектированием и производством представлений миллионов соотечественников о происходящем. Кто ежечасно – в режиме реального времени – формирует их убежденность в том, что важно, а что нет. О чем и как следует думать, что переживать, любить или ненавидеть. На что надеяться. Ну и что делать, конечно» [12].
Он говорит об этом феномене как о «глубинной госбезопасности», целью которой является охрана понимания жизни. Он говорит: «За четверть века эффективные смысловики сумели отсоединить в головах большинства связь между последствиями новых экономических отношений и пониманием их природы. Они уже начали готовиться к адаптации следующей культурной революции: „живите в социальных сетях, в виртуальной, но не в эмпирической реальности”».
По сути, перед нами взрывоопасный социальный продукт
, поскольку реально телевидение затуманивает наше видение действительности, делая вид, что оно разъясняет это видение. Это значит, что телевидение убивает процессы, ведущие к изменениям, консервируя ситуацию не на уровне благоприятном для развития, а на уровне комфорта для власти. Телевидение зависит от власти, но еще больше власть зависит от телевидения. Без современного телевидения мы бы не получили тип сегодняшней власти.Дондурей, например, писал так: «Телевидение влияет на людей сегодня, видимо, так же, как церковь в Средние века и даже больше: телепродукты теперь доставляются прямо в дом – и на кухню, и к постельной подушке. Думаю, что распространенная в обществе недооценка его воздействия – важная составляющая величия „ящика для глаз”. Люди, попадающие в его орбиту, в эту гигантскую лавину виртуального предложения, в это пространство, которое сегодня невозможно обойти, ни в коем случае не должны знать состав его воздуха, его объем и величину. Не должны не только не задумываться – даже не подозревать, как ими манипулируют.
Кто дал команду сделать главным героем страны бандита? Как связан его положительный образ с вывозом капитала за границу или с рейдерскими захватами? Как работа с социалистической мифологией приводит к тому, что молодые люди готовы, как показали последние выборы и фильм „Высоцкий”, аплодировать и КПСС, и КГБ? На эти вопросы нет ответа. Как если бы мы лечили больного, не сделав даже анализа его крови, рентгена, не измерив температуру. Просто смотрели бы в глазки и говорили: „Мне кажется, у тебя артроз, а может быть, даже рак”. Я уверен, что и властители российского эфира – демиурги этой системы – работают в основном по наитию, как большие художники. Я имею в виду не только Константина Эрнста, Олега Добродеева, Владимира Кулистикова, но и всех остальных управляющих процессом телепрограммирования. Да, многие из них – творцы чуть ли не масштаба Пикассо или Эйзенштейна» [13].
Несомненно и то, что своим анализом он усиливает рационализацию этого процесса. Он во многом должен быть интуитивным, работающим от одного конкретного решения к другому. Правда, интенсивность этой работы должна создавать из случайных решений вполне системный инструментарий. К тому же он поддерживается всей системой, когда новости формируют информационное пространство, а фильмы и сериалы – виртуальное. Они взаимно дополняют и в чем-то корректируют друг друга.
Мы никогда не употребляли термин «дезинформация» по отношению к государственной пропаганде. Но, по сути, мы имеем дело с одним и тем же явлением сознательного искажения физической реальности в реальности информационной или виртуальной, которые должны ее адекватно отображать.
Евросоюз, например, опирается на такое определение дезинформации: «Дезинформация понимается как доказуемо ложная или вводящая в заблуждение информация, которая создается, демонстрируется и распространяется для получения экономической выгоды или для сознательного обмана аудитории, что может вести к нанесению публичного вреда» [14].