Кого не взяли на небо

Темнело. Аглая приблизилась к большому, в человеческий рост, зеркалу. Пуу тащил в замок все, что блестело и могло влезть внутрь. Скворец, птица-вор. Девушка скинула простыню и абсолютно голая, уставилась на себя в зеркало. Внимательно изучила отражение, потом зажгла все светильники, представляющие из себя консервные банки, наполненные животным жиром с плавающим в нём фитилём, и опять вернулась к зеркалу. Дерзкое, скуластое лицо с большими чёрными глазами. Волосы оттенка темный блонд. Худощава слишком, но если всю зиму ворон жрать, особо не разжиреешь. И грудь маленькая, но это не беда. Йоля — та вообще без сисек, однако её плоский бюст великолепно гармонирует с немалым ростом и длиннющими ногами. Высокая или невысокая? А с кем сравнивать? С той же Йолей? Эта чокнутая жещина лишь немного ниже сержанта, а Монакура — анормальный переросток, только шибко худой. Жрёт за троих и не толстеет. Глисты наверное у бедняги.

Выдавив огромный прыщ на лбу, она прикрыла болячку прядью волос. Ещё раз придирчиво оглядев себя, осталась довольна. В комнате сильно похолодало, девушка замёрзла и принялась торопливо одеваться. Чёрная кенгуруха с длинным рукавом. На груди был изображен костер под ёлками, из ёлок и, естественно, во мгле норвежской ночи. Нечитаемое Дарктроновское лого расплылось пьяной паутиной сверху, над всем этим хвойником. Монакура подарил, а кто же ещё. Она вспомнила, как сержант нашёл её на развалинах белорусского посёлка — больную, голодную и бездомную. Стоял, целясь ей в лоб из винтовки, но так и не выстрелил. Накормил и привез сюда. Подарил эту клёвую кенгуруху. Было ей тогда двенадцать, наверное.

Внизу, на кухне, Йоля напевала что-то на незнакомом языке. Её вокал шипел, будто расплавленный свинец на льду. Она очень любила исполнять странные песни. Все они звучали ужасно стрёмно. Надо будет спросить, почему сержант называет её за глаза Ширли?

Пение стихло, послышался глухой бубнёж Монакуры. Совместные разговоры случались редко; практиковался лишь пустой взаимный стёб. Общаться по душам в этом доме не любили, а Йоля заведённых порядков не оспаривала. Расспросы о её прошлом ни к чему не привели — выяснить об этой странной женщине удалось немного, а то, что удалось, откровенно попахивало безумием. Но, вместо того, чтобы прирезать во сне эту отъехавшую бабу, Аглая всё чаще испытывала непреодолимую тягу к этому созданию. Сие пристрастие ей не особо нравилось, но девушка ничего не могла поделать с этим чувством. Йоля никогда ни о чём их не расспрашивала, она вообще мало чем интересовалась. Однако любила, когда сержант читал вслух книги — тех имелось достаточно. Он и сейчас читает ей что-то.

Аглая натянула тёплые мужские кальсоны и мягкие армейские берцы, подарки приёмного папочки. Практичная, удобная одежда. Спустилась вниз.

На кухне висел плотный сизый смог, в пелене которого кружился вороний  пух. Кухня походила на объятые туманом джунгли. В углах стояли огромные горшки, а на стенах висели всевозможные полки, уставленные горшочками поменьше. В них росло трубочное зелье всевозможных сортов и размеров. Стоя над распластанной на столе несчастной пичужкой, Монакура держал в руке раскрытую книгу. Ощипанная птица ждала отправки в кипящую на дровяной плите кастрюлю.

«В белом плаще с кровавым подбоем...» — декламировал лохматый барабанщик, но осёкся, приметив девушку.

Аглая грациозно присела в глубоком книксене.

— На сегодня достаточно, мой хороший, — сказала Йоля, не обратив на Бездну ни малейшего внимания, — Я просто в восхищении — так точно описать Князя может лишь тот, кто находится с ним в тесном знакомстве. Он именно такой, как изображён на этих страницах.

Монакура пожал плечами и отложил книгу. Отправил ощипанную ворону в кастрюлю, насыпал туда чего-то из подозрительного вида склянок, подошел к столу, и разлил мутный самогон по трём, не особо чистым, стаканам.

— Под дичь! — провозгласил он и опрокинул содержимое себе в глотку.

Йоля разместилась на крепком деревянном стуле, а длинные, безупречной формы ноги водрузила на столешницу. Она взяла свой стакан, но пить не стала, покрутила в длинных пальцах, взболтала содержимое и поставила обратно, в грязную лужу, натёкшую с её сапог. Монакура вопросительно посмотрел на Аглую, но та отрицательно покачала головой.

Гигант пожал плечами и выпил в одиночестве.

Крякнул и поискал по сторонам глазами. Не найдя искомое, оторвал от ближайшего к нему стебля конопли листочек и зажевал.

— Осталось полведра картошки, — сказал он, — И соль тоже кончается.

— Это она всю нашу еду сожрала, — обвинительным жестом указала Бездна на мурлыкавшую себе под нос Йолю.

— Ага, — согласился сержант.

— Осенью надо было завести лосенка, откормили бы за зиму, а сейчас бы съели, — мечтала Аглая, сглатывая слюни.

— Откормили бы? — недоверчиво наклонил голову Монакура.

— Да, твоей коноплёй. Она же совершенно беспонтовая.

Пуу обиженно засопел и пошёл  к плите тыкать ворону вилкой.

— Пора валить отсюда. Вы даже не представляете, как мне опостылел этот городок, — предложил сержант, стоя над кипящей кастрюлей.