Кого не взяли на небо

Он покрутил пергамент так и сяк, поковырял обгрызенным ногтем круглую печать на алой ленточке, после чего беспомощно уставился на Йолю, которая не шелохнулась за всё время визита. Ворон тоже замер у ног предводительницы, изредка открывая чудовищный клюв и высовывая наружу длинный красный язык, как собака, которой не хватает воздуха.

— Это латынь, — нарочито медленно произнесла Йоля.

Ковшик на длинной ручке исчез в недрах деревянного бочонка, стоящего подле её табурета, а спустя несколько секунд, вынырнул оттуда, неся в себе ворох белой пены.

Предводительница с шумом втянула в себя белоснежную шапку эля, зачем-то предварительно подув на неё, словно это были горячие щи.

— Князь предлагает тебе контракт, — объяснила предводительница, — Он предлагает тебе продать свою бессмертную душу.

Монакура язвительно хохотнул, но осёкся, увидев, как разгораются звериные очи, превращаясь из зелёных в багряно-жёлтые цвета падшей листвы, пожираемой жадным пламенем.

— Остальные трое: парень, девчонка и старуха, естественно так  же получат подобное щедрое предложение, — произнёс гость.

— Вам же, — он прищурился на Йолю и ворона, кажущего всем свой длинный острый язык, — Я снова предлагаю присоединиться ко мне.

Он снова помолчал несколько ударов сердца, всматриваясь в лица собеседников, и продолжил:

— Как вы уже заметили, всё в окружающем нас сейчас мире ох, как не просто. Кое-что пошло не так, что-то не сработало, что-то наоборот сработало, вопреки ожиданиям; всё очень сложно, и я обязательно введу вас в суть сложившейся ситуации, но позже.

Сержант резко встал, отбросив грубый табурет, и сильно покачнувшись от слабости:

— Сейчас объяснишь, но прежде я тебе нос сломаю, заодно и проверим, действительно ли ты всамделишный лукавый.

Мужчина слегка поморщился и, сложив тонкие губы трубочкой, дунул в сторону звереющего Монакуры. Того откинуло к стене: сильно ударившись спиной, сержант опустился костлявой задницей на пол, где и застыл, жадно хватая ртом воздух.

— Проверил, грубиян?

Цеховой мастер сокрушённо покачал головой.

— Скажу тебе, Волк, без обиняков, просто и начистоту. Ты и, хм, твои приятели из этих, — он замолчал ненадолго, пытаясь подобрать слово.

— Из этих... — холёные ногти выдали по столешнице залп раздражённой трели.

Он глубоко вздохнул, так и не подобрав верное слово.

— Буду изъясняться на языке, понятном всем, — трость указала на сидящего барабанщика:

— Вы, словно Burzum. Легенды, ставшие классикой. Только вот играть вам больше не стоит. Положите сотворённые вами шедевры в сокровищницу человечества, и пусть люди любуются и восторгаются ими, подражают и черпают вдохновение. Только не играйте. Для вашей же пользы. Займитесь чем-нибудь другим, а если не знаете, то подскажу, ибо я — знаю. Понятно?

Вопрос явно адресовался сидящему на заднице бывшему барабанщику.

Тот искренне мотнул головой в жесте полного отрицания. Князь доверительно улыбнулся поверженному гиганту, кивая на красноволосую женщину:

— Время старых богов прошло. Главный Гад помер, идёт делёж Вселенной, задействованы все силы с обоих сторон, и тут из своего заплесневелого саркофага вылезает он и заявляет, что сам во всём разберётся, совершенно не понимая ни стратегической, ни тактической обстановки. Я уж не стану упоминать о том, что метафизическое мироустройство претерпело грандиозные изменения уже после того, как он залез в свой грязный ящик отсыпаться после очередной кровавой попойки, называемый им войной. Я уж и так и сяк, да всё жопой о косяк: и убить легендарного бога жалко и приручить невозможно. А ещё эти прихвостни подвизались.

Острый ноготь указал на Грима — тот продолжал показывать язык.

— А теперь ещё и вы трое...

Князь осёкся, вытащил из нагрудного кармана платочек тончайшего шёлка и старательно промокнул блестевший лоб.

— Давай ты к нам, — прохрипел сержант, — За Burzum толково трёшь. Кстати, я всегда думал , что Главный Гад — это ты.

Князь молчал: уставился на свою правую руку, левой же теребил полоску усов над верхней губой.

Деревянный ковшик на длинной ручке вновь опустился в недра бочонка, поскрёб по его днищу и стенкам, и, вынырнув, отправился к обветренным губам. Йоля втянула в себя белоснежную пену, но этим и ограничилось — эля в ковше не было.

Ковш небрежно, но метко, полетел в пылающий камин, а девушка, сняв свои совершенные ноги с отвратительно грязной столешницы, встала с убогого табурета, вознесясь красной головой под самый потолок, по овальным сводам которого прыгали гротескные кривые тени. Она подняла с земли опустевший бочонок и приложилась губами к ржавому железному обручу, скрепляющему грубые доски ёмкости. Пена и остатки эля потекли по щекам и подбородку, стекая на плоскую, глубоко декольтированную грудь.