Коготь и цепь

Сагромах вздрогнул. Он, конечно, хотел услышать другое, но вместе с тем на сто процентов был уверен, что на деле услышит вообще какую-нибудь смехотворную причину, которая никак не может быть в данной ситуации весомым аргументом. Поэтому такой ответ застал тана врасплох.

– В таком случае, – он не сразу нашелся с ответом, – ваша просьба должна звучать чуть иначе.

– Попросить о таком я не смогу никогда, – отозвалась тану, мгновенно уловив ход мысли Сагромаха.

Тан помолчал, взвешивая «за» и «против». Его глаза вдруг хитро блеснули, и Бансабира даже напряглась: что это он удумал?

– Тогда, – тан тоже подобрался, отстранившись от дерева, – обмен.

Черные глаза приобрели привычное и любимое смешливое выражение.

– Чего конкретно вы хотите? – с опасением в голосе осведомилась танша.

– После всего, что случилось сегодня, я буду чувствовать себя неловко, если вы продолжите звать меня «тан Маатхас».

К его удивлению, Бану качнула головой:

– Простите, тан. Не могу, даже наедине не могу. Если я зову вас по имени, значит, вы или мой подчиненный, или родственник, или выходец из Храма Даг. Поскольку вы не одно из трех, я просто не могу. Во всяком случае, пока.

Маатхас по-настоящему возмутился:

– Что за идиотская отговорка, Бансабира!

Губы молодой женщины дрогнули, лицо на мгновение озарилось внутренним светом.

– Скажите еще раз.

– Что? – не понял тан, возмущенный еще больше тем, что ему не дали высказать, чем он был возмущен раньше.

– Мне очень нравится, когда вы зовете меня по имени. Вы могли бы звать меня Бансабирой, когда мы вдвоем?

Маатхас пристально оглядел ее лицо: высокий безмятежный лоб, лукавый взгляд, улыбка, за которой крылось что-то, чему тан не мог подобрать слова.

– Вы не только жестокая, но и наглая.

Бану пожала плечами, почти кокетливо отведя глаза в сторону – совсем так, как она делала в их встречу в Оранжевом танааре, Маатхас мог поклясться! Настойчивое желание повалить негодницу на траву и подмять под себя податливое тело опять ударило в голову.

– У волчьей танши и аппетиты волчьи, – прокомментировала Бану, вновь поднимая глаза на мужчину. – Ну или танские.

Она глядела на Маатхаса и улыбалась, сияя до кончиков распущенных и немного спутавшихся золотистых волос. Тан не удержался – пересадил женщину на свои колени удобнее, поднес ее руки к лицу, прижался к пальцам, потерся о них губами, не разрывая зрительного контакта. Ему нравилось.

– И еще временами вы хитрее, чем кажетесь, Бансабира, – беззлобно протянул тан.

Женщина чуть шевельнула пальцами, высвобождаясь от захвата его ладоней, и коснулась выбритых щек, проследила овал лица, скулы, аккуратно коснулась закрывшихся век. Приблизилась, потерлась носом о нос. Дальше не удержался Маатхас – подался вперед.

Хотя Бану все-таки немного краснела от смущения, она весь день позволяла Маатхасу держать себя в объятиях. В каждом поцелуе и прикосновении чувствовалось неприкрытое желание запомнить вкус, запах, растянуть момент, оттянуть неизбежное расставание. Осознание того, что вечером придется вернуться в чертог, где все станет как прежде, обоих освобождало от страха показаться навязчивым. С цветущим чувством в душе каждый из них понимал, что именно сегодня, кажется, настал лучший момент в жизни.

Когда они возвращались в чертог, Маатхас испытывал глухое чувство тревоги: стоило вовремя уточнить, что в ближайшие два дня Бану не станет его избегать. Впрочем, как выяснилось позднее, опасения тана оказались напрасны. Бансабира действительно ссылалась на важные дела, – но только с тем, чтобы отделаться от окружения и остаться с ним вдвоем. Учинять прогулки, подобные недавней, грозило дать пищу ненужным разговорам или, того хуже, аргументам в попытке подорвать влияние Бану со стороны родственников Адара. Поэтому Маатхас довольствовался тем малым, что им выпадало. Как и танша.

Проститься с Сагромахом хотелось без свидетелей. Сделать это в покое было рискованно и для самой Бану: как бы ее ни тянуло к тану, а сблизиться с ним сейчас – значит дать надежду, ответственность за которую для Бансабиры пока слишком тяжела. К тому же это требовало поставить на охране двери крайне надежного человека. Танша могла доверить любому из телохранителей свою жизнь, но не свою тайну. Единственным человеком в ее окружении, кому Бану не побоялась бы открыться, был Юдейр. Но он же был и последним человеком, кому следовало знать об отношениях Матери лагерей и Сагромаха Маатхаса.

Даже эти извечные проныры Гистасп и Серт – Бансабира могла поклясться – не знали наверняка сути происходящего.

Поэтому, не найдя ничего лучшего, Бану обратилась за помощью к Адне, попросив кухарку вечером тайно проводить Маатхаса на складское помещение. К полуночи Бану явилась туда сама, а Адна осталась снаружи, чтобы в случае необходимости дать сигнал. Им удалось перехватить наедине около получаса. Маатхас с дрожью во всем теле наслаждался ее руками, губами, глазами, которые в темноте делали лицо Бану, как он и помнил, совсем необычным. Он говорил слова, от которых сердце женщины таяло, как недавние снега на склонах вокруг чертога.