Кох-и-Нур. Семейные трагедии, коварные заговоры и загадочные убийства в истории самого большого алмаза

Перестроенная экспозиция сделала доступ к алмазу мучительно трудным: «Проходишь по одному – клетка, за исключением примерно одной восьмой ее окружности, окутана розовыми рулонами ткани; за ними расположены полдюжины газовых светильников, и свет отражается в более чем дюжине мелких зеркал, находящихся над алмазом…»[265]

Сложность доступа частично восстановила утраченную пелену тайны вокруг алмаза. Кроме того, в попытке реабилитировать запятнанную репутацию Кох-и-Нура газеты подняли свои архивы, напоминая читателям об экзотическом происхождении и мощном символизме алмаза.

Демонстрация и установка бриллианта стали метафорой британского превосходства:

«Две золотые руки, которые слегка обхватывают его крайние точки и представляют его на чудесном рельефном пурпурном бархатном фоне, напоминают об изящных и нежных пальцах, в которых он теперь находится, а массивный и непроницаемый сейф, которым он окружен, показывает моральную и материальную силу, способную поразить любого врага и защищающую его более эффективно, чем тройные валы Лахора»[266].

Охрана, обеспеченная Кох-и-Нуру, была весьма солидной и носила имя Чабб.

С того момента, как Иеремия Чабб запатентовал свой первый «замок-датчик» в 1817 году, он приобрел репутацию создателя невзламываемых замков. Его слава была столь велика, что творения Чабба даже фигурировали в рассказах о Шерлоке Холмсе как замки, которые нельзя было вскрыть. Иеремия Чабб был так уверен в своем мастерстве, что предложил £100 из собственного кармана и помилование от властей одному из осужденных, слесарю по профессии, который успешно взламывал любой замок, который ему давали. Хотя осужденный трудился над замком-датчиком три месяца, он так и не смог его взломать. Сейф Кох-и-Нура считался лучшей работой Иеремии Чабба на тот момент. «Одной из особенностей замечательного сейфа господина Чабба было то, что, если кто-то трогает окружающую его стеклянную загородку, он, как чувствительное растение, уклоняется от слишком опасного приближения неловких рук и нисходит в свою несокрушимую крепость»[267]. В реальности алмаз был не таким уж чувствительным растением, а просто через небольшой люк попадал в толстостенный сейф, если кто-то пытался дотронуться до него.

Хотя значительные перемены сначала привлекли толпу, но ее энтузиазм быстро испарился из-за невыносимой температуры внутри павильона. Газовые светильники, зеркала и тяжелая ткань превратили экспозицию в сауну, и посетители через несколько минут уже падали в обморок. Пресса начала обвинять Кох-и-Нур в создании сложностей, как будто он был капризным и разочарованным ребенком:

«Кажется, есть что-то несговорчивое в драгоценности, – чем сильнее она освещена, тем меньше расположена показать свое великолепие. Те, кто в субботу испытали искушение сменить сравнительную прохладу основной галереи в 83 или 84 градуса на удушающий жар алмазной пещеры, вряд ли получили удовольствие от созерцания алмаза…»[268]

В октябре Великая выставка закончилась, и Кох-и-Нур наконец освободили из железной клетки и избавили от недовольства публики, «сотен тысяч посетителей, сперва ожидавших чуда, а затем осыпавших камень насмешками, и к великому облегчению полицейских, дежуривших рядом с клеткой с 1 мая»[269].

Избавленный от дальнейшего публичного унижения, алмаз был доставлен обратно в хранилище.

Глава 5 Первая огранка

В Калькутте Дальхузи следил за дебютом Кох-и-Нура со смесью разочарования и раздражения. Он всегда описывал камень в превосходной степени, а теперь его обвиняли в преувеличении и даже высокомерии. Дальхузи присоединился к хору критиков, упрекая сам алмаз в его неудачном публичном дебюте: «(Он) плохо огранен: это огранка «роза», а не бриллиантовая, и, конечно, он не будет так блестеть». Хотя Дальхузи не осмеливался сказать об этом прямо, но, казалось, он винил принца Альберта за унижение алмаза: «Его не надо было демонстрировать в огромном открытом пространстве. В тошахане в Лахоре доктор Логин показывал камень на столе, покрытом черной бархатной тканью. Драгоценность лежала одна, видна была через отверстие в ткани, а темнота вокруг облегчала восприятие»[270].

Альберт тоже был озабочен провалом алмаза и решил что-то с этим сделать. Призвав ученых и ювелиров, он потребовал сказать, что нужно для улучшения его внешнего вида.