На следующий день Конор сказал себе, что не может быть твердо уверенным в том, что произошло после того, как он последовал за другими в глубины гаража. Он так много тогда выпил, что едва держался на ногах. В секс-клубе ему явилось видение – чего? ангелов? благолепия? – всецело овладевшее его рассудком. Из всего, что говорилось в гараже, понял он не более одного слова, да и в том слове не был уверен. Он пребывал в состоянии легкого полубреда, чтобы слышать невысказанные слова и видеть воображаемые вещи: Конор чувствовал, что состояние это начало понемногу овладевать им с той самой минуты, когда Майки, Биверс и он сели в Лос-Анджелесе на самолет Сингапурских авиалиний. С того момента реальность причудливо искривилась, поместив его в мир, где люди смотрят сцены из ада, в которых пухлые миниатюрные девицы выдувают колечки дыма из своих кисок, где мужчины превращаются в женщин и женщины – в мужчин. По словам Майки, они все ближе к Андерхиллу, и близость эту Конор чувствовал каждый раз, когда задавался вопросом, что же происходило в гараже. Приближение к Андерхиллу, вероятно, означало, что ты попадаешь на некую территорию, где все перевернуто с ног на голову, где нельзя доверять даже собственным чувствам. Андерхиллу по душе такие места – ему нравился Вьетнам. Будто летучая мышь, он комфортно чувствовал себя, вися в темноте вниз головой. И Коко тоже, полагал Конор. На следующий день он решил никому не рассказывать о том, что видел или не видел, даже Майку Пулу.
Конор последовал за мужчинами вниз по бетонной лестнице в темноте, думая, что гражданские всегда неверно истолковывают понятие насилия. Гражданские считают, что насилие – это действие: один бьет другого, хрустят кости и брызжет кровь. Простые люди считают, что насилие – это то, что можно
Это холодное, отстраненное чувство владело Конором, когда он спускался по лестнице.
Вскоре он потерял счет преодоленным лестничным пролетам. Шесть этажей вниз, или семь, или восемь…Бетонные ступени заканчивались на два этажа ниже уровня, на котором они в последний раз видели припаркованный автомобиль. Широкая ступень вела вниз к серому полу, выглядевшему будто из комковатого цемента, но оказавшемуся плотно утрамбованной землей. Светильник у основания лестницы бросал тусклый свет на двадцать-тридцать футов в темную серость, переходящую в черноту, которая, казалось, уходит в бесконечность. Воздух был стылым, затхлым и вязким.
Один из мужчин что-то громко спросил.
Из темноты донесся шорох, и в дальнем конце подвала зажегся свет лампы. Под ней, только что отняв руку от шнура с выключателем, стоял таиландец лет под шестьдесят с осторожно-неуверенной улыбкой на лице. Перед мужчиной располагалась длинная барная стойка со стаканами различной высоты, ведерками со льдом и двойным рядом бутылок. Мужчина медленно вытянул руки, чтобы опереться на стойку. Лысая макушка его сияла.
Таиландцы двинулись к бару. Они негромко переговаривались, но в их голосах Конору все еще слышались боевитые нотки. Он заказал себе виски в надежде, что эта дружественная теплая субстанция поддержит его и придаст сил, а не оттяпает ноги ниже колен, как субстанция холодная.
– И немного льда, приятель, – велел он бармену, чью лысую голову покрывали крошечные капельки пота, такие же калиброванные, как яйца в картонке. Виски ему налили какой-то односолодовый с непроизносимым шотландским названием и удивительным привкусом дегтя, старых веревок, тумана, дыма и обугленной древесины. Пить эту дрянь было все равно что глотать пробу земли с маленького острова у шотландского побережья.
Темные Очки коротко кивнул на Конора и глотнул из своего стакана того же виски.
Кто были эти парни в дорогих облегающих костюмах? Гангстеры? Банкиры? Страховые менеджеры? В них чувствовалась уверенность людей, которых никогда не вынуждали беспокоиться о деньгах.
«Как говорил Гарри Биверс, – вспомнил он слова друга, – они сидят и наблюдают, как деньги сами возвращаются домой через дверь».
Темные Очки отделился на шаг от группы своих приятелей, поднял руку и помахал кому-то в другой стороне подвала.