Кокон

Но потом я вспомнила, как он ее обнимал, и снова засомневалась. Это объятие было пропитано страстным чувством, словно некая сила связала их вместе, не давая возможности расстаться. Поэтому папа так страдает. Что же я могу для него сделать? При мысли о том, что вечером я уеду и папина жизнь, да и весь Пекин больше не будут меня касаться, сердце больно сжалось. Даже эта комнатка, заваленная вещами, показалась немного роднее. Я подошла к одному из баулов, села на корточки и посмотрела на высунувшуюся наружу панду. Когда в Пекине проходили Азиатские игры[66], эта панда стала знаменитостью. Как-то один мальчик принес ее в класс, и на переменке все хотели ее потрогать. Из странной гордости я сделала вид, что панда мне совсем не интересна, но в душе тоже мечтала заполучить такую игрушку. Узнай одноклассники, что передо мной сейчас не одна панда, а целых сто, они бы лопнули от зависти, это точно. Я по очереди вытащила панд из баула, усадила их в ряд и принялась рассматривать. Оказалось, мордочки едва заметно, но отличаются: у той глаза посажены ближе, у этой рот чуть меньше. Одна панда почему-то показалась мне немного грустной, я взяла ее на руки и сразу придумала, что назову ее Татой. До сих пор у меня не было мягкой игрушки, с которой можно спать в обнимку, но Тата повстречалась мне в беде, и я тут же решила, что заберу ее с собой в Цзинань и никогда с ней не расстанусь.

Обнимая панду, я подошла к окну. Это и есть Пекин, сказала я себе, стараясь заметить каждую мелочь, отличавшую его от Цзинаня. Но увидела лишь ничем не примечательный северный город. Затянутое облаками небо порезано антеннами на мелкие кусочки. Степенные старые дома из кирпича, голуби, торжественно замершие на крышах. Разница была только в том, что широченные улицы казались заброшенными, потому что их никто не переходил. В окрестностях я не увидела ни рынка, ни почтового отделения, ни ресторанчика – должно быть, местные жители вообще не едят мирскую пищу. При мысли о ресторанчике желудок скрутило. Очень хотелось есть, от голода кружилась голова. А в комнате даже термоса с водой не было, я и попить не могла.

В углу за огромным баулом пряталась стопка книг. Заметила я их случайно – мягкая белая обложка верхней книги слегка блеснула на свету. Ее покрывал слой пыли, я отряхнула книгу о стену и прочитала название: “Полное собрание современной китайской прозы: том второй”. Под вторым томом лежал пятый, а под пятым – седьмой. Оказалось, это целый комплект из тринадцати томов. Я открыла книгу и в списке членов редколлегии на титульном листе увидела иероглифы “Ли Муюань”. Папа был главным редактором этой серии, и я тут же заинтересовалась. Наверное, он привез книги из Цзинаня? Но раньше я никогда их не видела, посмотрела на дату издания – они вышли в прошлом году. Скорее всего, папа проделал огромную работу с этим собранием, но уволился из университета, не дождавшись выпуска. Я разложила книги по порядку и взяла в руки первый том. Прочла оглавление и открыла книгу на самом красивом названии – “Любовь, разрушающая города”[67]. Заглавие сулило волнующую любовную историю, но на первых же страницах выяснялось, что главная героиня разведена, и меня это очень разочаровало. Повесть была о том, как разведенная женщина снова влюбляется, – это напомнило мне о маме; ко всему прочему, герои постоянно интриговали и строили друг другу козни, ничего хорошего. Я кое-как дочитала до конца, история мне совсем не понравилась, я взглянула на имя писательницы и поклялась себе, что больше ничего у нее не прочту.

Небо продолжало хмуриться. Часов в комнате не было, я не знала, наступил ли уже полдень. Очень хотелось пи́сать, я открыла дверь, метнулась в туалет и заперлась там на щеколду. В темноте долго шарила по стенам, но выключателя так и не нашла. Я уже расставила ноги над напольным унитазом и собралась присесть, как вдруг увидела его – сгусток окровавленной плоти.

Унитаз, сиявший ледяным фаянсовым блеском, напоминал холодный операционный стол. Его бросили там, инородный организм, извлеченный из человеческого тела.

Я могла притвориться, будто не поняла, что это. Его было невозможно опознать. Ни тела, ни имени, оно еще не успело этим обзавестись. Оно находилось на пути в наш мир, когда ему объявили, что приходить не нужно.

Оно не понимало, в чем причина. И крепко ухватилось за борт сливного отверстия, сжавшись в окровавленный кулачок, цепляясь за край этого бессердечного мира и не желая ослабить хватку.

Оно задрало голову и обратило на меня пустое лицо, заставляя признать родство между нами. В моих жилах и в его несформировавшихся сосудах течет общая кровь. Я уже не вступлю в эту кровную связь, но никогда не смогу ее отрицать. Оно хотело, чтобы я это помнила.

Оно смотрело на меня. Я почти видела виноградные косточки его глазок, с ненавистью взиравшие на меня из кровавой лужи.