Кокон

Женщина быстро поняла, что сейчас папе больше всего хотелось бы поскорее отправить меня обратно в Цзинань, и вызвалась помочь: сказала, что едет в Пекин в командировку, а через три дня возвращается обратно и может взять меня с собой. Папе эта идея явно понравилась, но он снова и снова уточнял, не слишком ли я ее обременю. Женщина отвечала, что это пустяки, к тому же ее гостиница всего в одной станции метро от папиного дома.

– Ну вот все и утряслось, – сказала женщина. Она взяла у папы адрес и пообещала, что заедет за мной ровно через три дня, в семь часов вечера.

Моего мнения ни разу не спросили – передавали из рук в руки, словно груз. Но еще больше меня ранило то, как переменился папа, он будто сбросил с плеч тяжелое бремя, радовался, что я больше не стану ему докучать. Решение было найдено, но он и не думал меня прощать – по-прежнему хмурый, вышел купить мне билет, вернулся с пачкой лапши быстрого приготовления. Желудок скрутило, так что съела я совсем немного, и то через силу. Но папа не уговаривал, он молча докурил сигарету и бросил: “Как доешь, отправляйся спать на верхнюю полку”. В мире не было наказания страшнее его равнодушия, думаю, он это знал, потому и говорил со мной так холодно.

С рюкзаком и яблоком, которое дала мне женщина, я забралась на верхнюю полку. И с той секунды будто перестала существовать. Они сидели за столиком и беседовали, потягивая пиво. Поначалу еще старались говорить тише, но скоро перестали сдерживаться, а потом алкоголь взял свое, голоса звучали все громче и громче. Они вспоминали студенческую столовую и общественную баню, с любовью говорили о пожилых преподавателях с факультета китайской словесности, какими они были мудрыми и строгими. Потом папа снова вспомнил о блеснувшем некогда поэтическом обществе, и попутчица к месту вставила слова восхищения. Я посмотрела вниз через зазор между матрасом и поручнем и увидела, как папа покачивается на нижней полке, закрыв глаза и блаженно улыбаясь. Он уже опьянел и погрузился в прошлое, приносившее ему столько радости. Даже у случайной попутчицы оказалось больше общего с папой, чем у меня. И вместо того, чтобы пожалеть дочь, которая порядочно натерпелась, чтобы его найти, он травит эти бородатые байки. Теперь я видела, что папу могут развеселить и воспоминания, и алкоголь, и капелька смешного поклонения, да что угодно, только не я. Надежда растаяла как дым – я ему совсем не нужна. Накрывшись едко пахнувшим одеялом, я тихо поплакала, а потом провалилась в мутный сон. Но скоро проснулась с чувством, что вся горю, спину ломило, пришлось свернуться в клубок и прижаться щекой к прохладной стенке купе. Я поняла, что у меня начинается жар. И хорошо, пусть температура поднимется повыше, тогда папа пожалеет меня и раскается, что так со мной обошелся. Лучше, если жар продержится три дня подряд, а я буду валяться в бреду, тогда меня не отправят обратно в Цзинань. Я нырнула в печальные фантазии, и голоса внизу стали постепенно удаляться.

Перед рассветом я проснулась от какого-то шороха – они сметали шелуху от семечек и арахиса со стола в мусорное ведро. Папа приоткрыл окно, выгоняя табачный дым из купе. Бледный утренний ветер взбил занавески и легко скользнул по моему лбу. Я потрогала лоб, он был совсем не горячий. Температура мне как будто приснилась, но ломота в теле была настоящей. Мы подъезжали к Пекину, сердце у меня странно сжалось, захотелось даже немного отсрочить наше прибытие, мне вдруг показалось, что в конце я все равно останусь разочарована. А поезд тем временем летел стрелой, и небо за окном с каждой секундой угрожающе светлело. Я повернулась на другой бок, закрыла глаза и попробовала ускользнуть в тонкий сон. Сквозь дрему прорвался папин голос: “Странное дело, в последнее время я постоянно встречаю старых друзей, как будто заново переживаю прошлое”.

Мы вышли из вокзала и поймали такси. Я прижалась лицом к окну, вглядываясь в этот город, который столько раз являлся мне во снах. В сизом тумане он казался тихим и просторным. Все здания ростом были в два раза выше цзинаньских, улицы такие широкие, что не разглядеть другой стороны. Папа сидел рядом со мной и курил в открытое окно. Таксист попался болтливый, пробовал разговорить папу, но он только пару раз вставил что-то в ответ, а все остальное время хмурился, поминутно стряхивая пепел.

Машина остановилась у темно-красного дома. Папа повел меня к последнему подъезду. Шел он не торопясь, а у подъезда остановился и снова закурил.

– Как поднимемся, позвони бабушке с мамой. – Он покачал головой. – Ты такая капризная, думаешь только о собственном развлечении, а с остальными людьми совсем не считаешься.

– Извини… – ответила я. – Но ты обещал, что отвезешь меня в Пекин…

– Это когда было. Сейчас у меня не жизнь, а бардак… – Он горько усмехнулся, бросил окурок в ближайшую урну и шагнул в подъезд.

У двери на третьем этаже папа долго хлопал себя по карманам в поисках ключей, наконец отыскал их во внутреннем отделении чемодана.