Кокон

Ли Цзяци проводила его глазами до двери и снова повернулась к Ли Цзишэну.

– Гвоздь, ты помнишь тот гвоздь? – спросила она.

Человек на кровати смотрел на нее так, будто некая сила тянет его обратно в загробный мир. Двери этого мира вот-вот закроются. Закроются навсегда. Она мягко погладила его по лбу:

– Ты чувствуешь за собой вину?

Взгляд Ли Цзишэна проходил сквозь нее, растворяясь где-то в нездешней дали.

– Выключи свет, слишком ярко, – попросил он.

Ли Цзяци подошла к стене, коснулась выключателя, но нажимать не стала. Свет и так не горел. В темноте она услышала, как человек на кровати вздохнул. Хотела вернуться к нему, но на полпути остановилась и замерла. Она слушала. Так тихо – и в доме, и за окном. Стены исчезли, комната казалась необъятной. Ли Цзяци опустилась на корточки перед кроватью и уронила голову на постель. Лбом сквозь одеяло она почувствовала очертания его руки. Выпирающие кости, в которых еще таится нерастраченная сила.

Ли Цзяци встала. На экране телевизора появилась грязная деревенская дорога, рисовое поле, на краю поля стоит собака.

Титр внизу экрана:

ЛИ ЦЗИШЭН РОДИЛСЯ В ОДНОЙ ИЗ КРЕСТЬЯНСКИХ СЕМЕЙ ЭТОЙ ДЕРЕВНИ В 1921 ГОДУ. КОГДА ОН ПОЯВИЛСЯ НА СВЕТ, ЕГО МАТЬ УЖЕ ТРИ МЕСЯЦА БЫЛА ВДОВОЙ, МЕСТНЫЕ ПОМНЯТ, ЧТО ОНА НОСИЛА ФАМИЛИЮ ЛЯН.

Собака взглянула в объектив и потрусила дальше. Казалось, дряхлые дома на черно-белой пленке так и застыли в 1921 году. Ли Цзяци подумала, что за кадром сейчас наверняка звучит крик новорожденного. В могильной тишине комнаты она снова услышала вздох, но это всего лишь ветер прошуршал занавесками на окне.

Она вышла в коридор и увидела там Чэн Гуна, в правой руке он держал незажженную сигарету.

– Все кончено, – сказала Ли Цзяци.

Чэн Гун молча закурил.

– Надо будет позвонить Пэйсюань. Ей все-таки следует приехать, – сказала Ли Цзяци.

– Да. Похороны будут достойные. – Чэн Гун не сводил глаз с сигаретного огонька.

– Пойду закрою окно, – сказала Ли Цзяци.

Вернулась в коридор, прикрыла дверь. Они спустились на первый этаж. Чэн Гун остановился и оглядел пустой зал:

– Здесь они и устраивали бальные танцы?

– Ага.

– Учительница музыки любила сидеть у восточного окна, под боковым светом софита она казалась сошедшей с картины Рембрандта. Скорее всего, она и сама это знала, иначе бы не садилась всегда на одно и то же место.

– Мальчики находили ее очень красивой.

– А девочки?

– Обычной.

– Потом она заболела раком пищевода. В конце я хотел ее навестить, но она никого к себе не пускала.

– Не хотела так прощаться.

– Нет, я думаю, прощанием был каждый вечер, когда мы любовались ею при свете софита в танцевальном зале.

– Все кончено, – сказала Ли Цзяци. – Я ведь уже говорила?

– Да.

Они подошли к входной двери, Ли Цзяци взяла зонтик.

– Тебе вовсе не обязательно меня провожать, – сказал Чэн Гун.

– Хочу немного проветриться, засиделась дома.

За ночь нанесло сугробы, ноги проваливались по щиколотку. Впереди раскинулась безбрежная белая гладь.

– Я подумала, ты можешь какое-то время прятаться в белом особнячке. Никто не догадается, что ты здесь, – сказала Ли Цзяци.

– А ты, какие у тебя планы? Здесь и поселишься?

– Не знаю. Вероятно, уеду, когда все закончится.

– Куда поедешь?

– На юг. – Она улыбнулась: – Туда, где жарко. Ведь ты говорил, там можно ни о чем не думать?

– Точно.

– Ну вот.

Они дошли до перекрестка.

– Хочешь, бросим монетку? – Ли Цзяци достала из кармана монету в пять цзяо и протянула ее Чэн Гуну: – Цифра – едешь на вокзал, цветок[88] – остаешься в белом особнячке, я буду носить тебе еду. Я умею готовить жареный рис с яйцом.

– А что насчет лапши?

– С лапшой не получится. Я ее не люблю.

– Посмотри рецепт с фаршем и сладким соусом, очень просто.

– Согласен? Тогда бросай.

Чэн Гун повертел монетку в руке и подбросил в воздух. Она беззвучно упала в снег. Ли Цзяци и Чэн Гун переглянулись. Издалека к ним бежала красная фигурка. Ближе и ближе – это была Шаша. Подбежала к Чэн Гуну, остановилась.

– Ты меня будил? Я спала слишком крепко? – И перескочила взглядом на Ли Цзяци, как будто только что ее заметила. – Ли Цзяци? Ты – Ли Цзяци? – Она растерянно оглядела ее, а потом улыбнулась. – Я так и знала, что ты вернешься.

Шаша вытащила из сумки две банки с печеньем и сунула их Чэн Гуну, отряхнула снег с его пальто, застегнула молнию на сумке, забросила ее на плечо и пошла обратно.

Чэн Гун окликнул ее, вытащил из кармана рецепт:

– Говорят, помогает от астмы, попробуй.

– По-моему, я уже излечилась. – Шаша улыбнулась, махнула им и зашагала дальше.

Чэн Гун повернулся к монетке, но ее было уже не разглядеть, засыпало свежим снегом. Они с Ли Цзяци стояли на месте, прислушиваясь к звукам вдалеке. Звуки начинающегося утра: шум двигателя, собачий лай, веселый детский смех. Чэн Гун уловил в воздухе аромат жареного фарша – густой сладкий соус булькает в котелке, подожди немного, и еще немного, а теперь можно снять лапшу с огня, смешать с огуречной соломкой и выложить в белую, почти прозрачную пиалу.

Послесловие