Кокон

Наверняка он по-прежнему живет в Наньюане. Я то тут, то там встречал всех обитателей микрорайона, а значит, встречал и его, может быть, даже часто. Пока я стоял в очереди за пампушками в столовой, нес в магазин пустые баночки из-под простокваши, сдавал на мусорной станции картонные коробки, он мог быть неподалеку и бесстрастно за мной наблюдать. Он видел, как я шагаю с рваным рюкзаком за спиной, как вытираю сопли замурзанным рукавом школьной формы. И как я коршуном бросаюсь на оброненную кем-то монетку, а потом прячу ее в карман. Он знает, что у меня нет ни папы ни мамы, знает, что учителя изводят меня придирками, а одноклассники надо мной смеются. Знает, что мне уже одиннадцать, а я по-прежнему сплю на одной кровати с тетей. Глядя на меня, он радуется, что добился своего, ведь все наши беды случились по его милости. Из-за него нам досталась такая жизнь, мы жалкие, как муравьи, которых каждый может растоптать, и гадкие, словно помойная куча, которую все стараются обходить стороной.

Я откинул одеяло, спрыгнул с кровати и босиком подошел к окну. Оно было открыто ночи, и лунный свет беззастенчиво блуждал по старым деревянным сундукам, словно старьевщик, который копается в груде мусора в надежде отыскать что-нибудь ценное, но так и уходит ни с чем. Здесь нет того, что он ищет. Занавеска порвалась еще летом, в грозу, и с тех пор окно стояло голым. Мы обходились без занавесок, ведь у нас не было никаких секретов. И вряд ли хоть один человек испытывал желание заглянуть в окно и посмотреть, как мы живем. Секреты бывают только у преуспевающих людей, только им полагается иметь тайны и притягивать людское любопытство. Наверняка и злодей, погубивший нашу семью, тоже прячет свою загадочную жизнь за плотно зашторенными окнами.

Я сел в простенок между башнями из составленных друг на друга сундуков. Крошечный пятачок, огороженный сундуками и стеной. Луна сюда не доставала, поэтому казалось, что я сижу в глубоком колодце. Раньше я тоже приходил сюда, когда было грустно. Но только сейчас осознал свой удел: все верно, я живу в тесном колодце. У меня ничего нет. Да, есть друзья, мы весело проводим время, но однажды этому настанет конец. Вы отдалитесь и уйдете в лучшую жизнь. А я останусь с грудой старых сундуков и окном без занавески, потом начну пить и драться, как папа, чтобы дать выход бурной и бесполезной энергии. Но пока жалость к себе окончательно меня не поглотила, я собрался и разжег в себе небывалый прежде гнев.

Я еще ни разу не чувствовал настоящей ненависти. Ни к бросившей меня маме, ни к жестокому папе, ни к злобной бабушке, ни к изводившим меня учителям, ни к одноклассникам с их насмешками… Хотя вся моя жизнь состояла из боли, я все равно их не возненавидел. Я как будто никогда не сопротивлялся этой боли, приучил себя к ней и даже принимал ее как должное. Словно с малых лет решил смириться с такой судьбой, вместо того чтобы копаться в причинах своего несчастья. Если Бог сдал тебе плохие карты, ничего не остается, бери и играй как есть.

Но теперь я понял, что плохие карты достались мне вовсе не от Бога. В ушах стояли тетины слова: “Сейчас дедушка мог бы стать уже ректором медуниверситета”. Это предположение было невозможно проверить, но я ухватился за него, представляя ту несбывшуюся жизнь, которая нас ждала, – счастливая семья с блестящим прошлым, богатство, свобода… Я был уверен, что такие карты мне и выпали, но злодей их подменил. И источник всех наших бед – тот самый гвоздь в его руках. Это из-за преступника жизнь нашей семьи покатилась по другим рельсам.

Я сидел в холодном углу, и ненависть разгоралась во мне, как костер. Я охранял этот костер, и он прожигал меня насквозь. Вены дрожали, словно натянутые веревки. Во мне проснулась какая-то древняя и спящая доселе кровь, она бурлила, захлестывала голову. Я слушал волны, шумевшие внутри моего тела, чувствовал, как грудь теснит какая-то мощная сила. Голубое пламя плясало и подпрыгивало. В дрожащем мареве я разглядел, что вокруг моего костра собрались люди. Даже не люди, а бледные, тонкие, почти прозрачные тени. Я видел их впервые, но почему-то узнал. Это были предки дедушкиного рода, они пристально смотрели на меня пылающими глазами. И эти глаза остались, даже когда сами люди ушли. Вечные, как неугасимая лампада. Перед уходом каждый подошел ко мне, чтобы попрощаться, но вместо слов они опускали ладони мне на плечи, как будто хотели поделиться силой. И плечи болели под тяжестью их ладоней. Эта боль постепенно расплывалась по телу, и я вдруг с горечью осознал, что вырос, что я уже не ребенок. На рассвете я проснулся и обнаружил, что свернулся калачиком в том самом простенке между сундуками. Видимо, я проспал очень долго. Но от меня слабо пахло золой, а на плечи что-то тяжело давило. Поэтому я был уверен, что видел их наяву.