Кокон

Всю дорогу домой я бежал; не снимая рюкзак, кинулся на кухню, затолкал в рот миску холодного жареного риса, оставшегося с обеда. Съел две сосиски, несколько жестких бисквитов и мешочек свадебных конфет, которые сто лет назад подарили тете. Съел все, что было в холодильнике. Ел я быстро, чтобы не оставалось времени думать. Потом заперся в туалете и встал под душ[64]. Я долго не выключал воду: ее шум сдерживал мысли. Потом лег в постель, закрыл лицо подушкой и не убрал ее, даже когда стал засыпать. С крепко прижатой к лицу подушкой получалось не думать.

Той зимой постоянно стоял густой туман. Утром откроешь окно, а весь двор затянут серым, словно мир превратился в сломанный телевизор. Туман все предметы окрашивал в белесый. Крыши, улицы, провода и даже голуби в небе будто разом оделись в траур[65]. Туман отличается от других явлений природы, так мне всегда казалось. Дождь и снег опускаются с неба и несут с собой чистоту и далекие ароматы, а туман – это секрет, сочащийся из городских пор, мирская грязь. В 1993 году казалось, что наш промышленный город находится при смерти. Подземные источники пересохли, городской канал источал зловоние, пузатые трубы электростанции извергали густой дым, повсюду строились высотки, краны поднимали в небо песок и камни, а вместо них на землю ложились дым и пыль. Я не мог удержаться от мысли о скором конце света.

На следующий день священник нашел меня в школе. Он отвел меня в угол у лестницы и с серьезным лицом протянул конверт. Внутри было четыреста юаней. Не знаю, как ему удалось уговорить жену, а может, где-то занял. Было уже неважно.

– Извини, что так поздно, – сказал он.

Скорее, рано. Правда отыскала меня слишком рано, и узнать ее оказалось так легко, от меня даже не потребовалось никаких усилий. Ее приход положил конец всем моим ретивым замыслам. Я был подобен воину, который облачился в доспехи, схватил оружие и отправился принять страшную битву, а по пути узнал, что война закончилась. Какое беспощадное везение! Лучше бы я “погиб на поле боя”. Лучше бы потратил все силы на испытания “устройства для связи с душой” и, оставшись ни с чем, никогда не узнал бы правды. Как было бы хорошо.

– Теперь ты каждое воскресенье должен приходить в церковь, договорились? – выдвинул условие священник.

Его преисполненное сострадания лицо выглядело довольно потешно. Неужели он впрямь считает, что способен меня спасти? Я смотрел на священника, очень хотелось что-то ему сказать. Сделать так, чтобы он испугался, оскорбить его или его Бога, а потом швырнуть конверт на пол, развернуться и уйти. Но я ничего не сказал и молча принял конверт. Это была не подачка, а улика. Нужно держать конверт при себе, даже если я не смогу доказать их вину. Священник ушел, я постоял немного в коридоре и зашел в класс только после второго звонка. Вернулся на свое место и взглянул на тебя. Тайна, сотрясающая небо. А ты ни о чем не подозреваешь, сидишь со скучающим видом и листаешь комикс.

Рука у меня то и дело соскальзывала вниз и ложилась на конверт. В ладонь что-то ритмично билось. Тайна металась в конверте, как зверь в клетке, искала выход наружу. Только я знал, что она там. Только я знал, как больно она может ранить. Сердце бешено стучало, казалось, я не смогу его удержать и в следующую секунду, уже в следующую секунду оно выпрыгнет наружу. Руки начали подрагивать, как будто надо мной нависла огромная опасность. Я душил в себе страх и украдкой посматривал на тебя. Ты сидела над книгой, клевала носом, снимала резинку с распустившейся косички и заплетала заново, выщипывала катышки из рукава. Я сидел рядом, касался локтем твоего локтя, вдыхал воздух, который ты выдыхала, и вдруг почувствовал бесконечное одиночество. Мой мир перевернулся. Раньше рядом с тобой я не знал, что такое одиночество. А сейчас был одинок как никогда прежде, и все из-за тебя. Это одиночество отличалось от того, что я испытал после бойкота одноклассников или маминого ухода. Пожалуй, то чувство можно назвать одинокостью. А теперь на меня нахлынуло настоящее одиночество, бездонное и до удушья густое. Про себя я кричал в голос, но не мог издать ни звука, все попытки выразить его таяли в воздухе. Полная изоляция, как если бы меня заморозили в огромной льдине. Но я не сопротивлялся и не пытался сбежать. Я должен был оставаться в своем одиночестве и не мог сделать даже шага в сторону. Ведь если я избавлюсь от него, мне придется расстаться с тобой. Наверное, я должен тебя ненавидеть? Исполинская родовая вражда накрыла наши семьи огромной плотной сетью. И никому не спастись.