Кокосовое молоко

И священник, на раскрасневшемся круглом лице которого написано блаженство, самодовольно (у него манеры, как у студента на каникулах) декламирует:

Честною живет мамашей,
От былых безумств уставши, —
Бласа Качеса жена.
Нынче мальчиков смазливых,
К тайнам шалостей игривых
Приобщать взялась она.
В ней дон Блас души не чает,
Добродетельной считает,
С важным видом все твердит:
— Дела нет богоугодней.
Ибо заповедь господня
Просвещать невежд велит.

Несколько дам с невинным видом зааплодировали, другие в испуге переглядываются и нервно ерзают, словно а их стулья натыканы булавки. Монашенки, разумеется, не поняли эпиграмму, но они достаточно умны, чтобы, узрев всеобщее смятение, догадаться, что тут что-то неладно.

— Вам не жарко, матушки?

— Уф, какая жара, матушки.

— В ваших краях бывает жарко, матушки?

И надо же было, чтобы падре, то ли ища новых аплодисментов, то ли стремясь загладить неловкость, опять пустился во все тяжкие.

Каким бесом он одержим?

Что за необъяснимый переход от грусти, которая одолевала его с утра, к этому веселью? Или, быть может, оно наигранное? Он неспокоен, мечется по комнате, подходит то к одной группе дам, то к другой и отпускает шутки. Он шутит нервно, будто торопится, Дамы смеются, а он, шумно дыша, скалит зубы, морщит нос и задирает свою крупную голову, как бык перед нападением.

— Знаете, вам надо взять несколько уроков испанского языка, — говорит он одной из монашенок.

— Да, да, падре.

— Вот и хорошо, мы поупражняемся. Что бы я ни сказал, повторяйте — «и я тоже». Понимаете?

— Да, падре.

— Посмотрим. Говорите.

— И я тоже.

— Правильно. Начнем: по дороге я шел…

— И я тоже.

— Я шляпу нашел…

— И я тоже.

— Довольно, довольно! — кричат стоящие подле жертвы дамы. — Не отвечайте ему больше, матушка!

На лице монахини испуг, она краснеет. Но падре настойчиво продолжает:

— Я…

Проворно, точно кошка, дон Руперто бросается на безумца и затыкает ему рот, прежде чем оттуда вылетело слово, которого все со страхом ожидали.

— Не надо, падре, пожалуйста! — И он чуть ли не выталкивает священника из комнаты.

Всеобщее оцепенение. Сдержанные смешки. Затем дамы; дружно и хором принимаются говорить о жаре.

Кто-то кричит нам, что пора возвращаться. И в самом деле, слышен сзывающий пассажиров свисток паровоза.

— Идемте, идемте, сеньоры, не увлекайтесь разговорами, а то поезд уйдет без нас.

* * *

В вагоне дон Руперто подходит ко мне и тихо говорит:

— Ну и отличился пьяница. Какая глупость!

— Говоря по правде, это непонятно…

— Ба! А лекарство?.. Вспомните только. Это чтобы сбить нас с толку он надписал на аптечном ярлыке: «Через два часа по столовой ложке». Но, видимо, хмель его одолел и от Сонсонате до Акахутлы он уже не справлялся, который час. «Лекарство» кончилось раньше, чем мы приехали. К счастью, он не упрям. Я вразумительно поговорил с ним и, чтобы не случилось худшего, уговорил остаться ночевать в гостинице. Видите, он меня послушался. Завтра он возвратится.

Перевод Б. Люберацкой и А. Морова

В кино

— Сюда, сеньоры, сюда, — говорит нам билетер. — Будьте добры, подождите немного. Скоро дадут свет, компания обещала. Здесь, сеньоры, одиннадцатый ряд, вот ваши места.

Мы усаживаемся в темноте, чувствуя себя несколько неуютно. Растерянные, сидим на крайних местах и молчим. Где-то впереди мерцают керосиновые лампы наподобие Южного Креста. На галерке ликуют мальчишки — пользуясь темнотой, вопят дикими голосами, выкрикивают всякую чепуху, мяукают, кудахчут, лают…

Когда же наконец дадут свет? Мне это начинает надоедать. И вдруг позади я слышу подозрительное шушуканье:

— Шш — ш… осторожнее… кругом люди…

— Ничего, радость моя.

— Я тебе говорю, что… что… люди…

— Просто ты… ты… просто ты… очень… вол… очень вол… вол… нуешься…

— Но ведь ты… ты… Нет!

— Не кричи…

— Да, да, но… нет, нет, ты меня не любишь.

— Слушай, если б я тебя не любил… не любил…

— Нет, нет… подожди…

— Ах!

— Ох!

И прерывистые вздохи, почти стоны. И молчание, которое говорит больше, чем слова, говорит о бесконечном блаженстве…

Я погружаюсь в воспоминания и грезы. Что это? Мне вдруг пришли на память стихи! Не помню, где я читал их:

Зачарованы синей сказкой,
Два сердца негой томятся.

Мне нравятся эти строчки. Но кто же их написал? Кто? А влюбленные, напомнившие мне их, как они, наверное, счастливы! Интересно, какие они с виду?

— Да, да…

— Нет, нет…

Вероятно, совсем юная пара. У нее такой нежный высокий голос, ласкающий, мягкий, как бархат. А юноша говорит горячо и слегка заикается, видно от волнения.

— Да, да…

— Нет, нет…

Зачарованы синей сказкой,
Два сердца негой томятся.
Вздохи тихие… робкие ласки…
Поцелуи медлят и длятся.
И в безумии…