Колдовской апрель

Миссис Арбатнот, по-матерински хлопоча вокруг сопротивлявшейся ее заботам Скрэп, тоже думала о том, что день выдался непонятный. Подобно миссис Фишер, она тоже пребывала в беспокойстве, но в отличие от той, в беспокойстве ума. Телом она была совершенно спокойна, а вот разумом – нет, разум работал слишком даже активно. Она долгие годы предпринимала все меры к тому, чтобы у нее не оставалось времени на размышления. По минутам расписанная деятельность в приходе не допускала вторжения воспоминаний и желаний. А сегодня они погребли ее под собой. Она явилась к чаю удрученной, и то, что она так чувствовала себя здесь, где все должно было радовать ее, удручало еще сильнее. Но как могла она наслаждаться в одиночку? И вообще, кто может радоваться и наслаждаться и в полной мере ценить, особенно ценить происходящее, в одиночку? Разве только Лотти. Лотти, казалось, была на это способна. Сразу после завтрака она отправилась вниз с горы, в одиночку, но явно наслаждаясь, потому что не предложила Роуз пойти с ней и при этом напевала по дороге.

Роуз провела день сама по себе. Она сидела, обхватив руками колени и глядя прямо перед собой. Она видела серые мечи агав, за ними – бледно-голубые ирисы, а дальше, между серыми листьями и голубыми цветами – море. Место, которое она нашла для себя, пряталось среди разогретых солнцем камней, поросших кустиками чабреца, – вряд ли кто-то захотел бы прийти сюда. Замок отсюда не было ни видно, ни слышно, тропинки сюда не вели, место это находилось почти на самом краю мыса. Она сидела так тихо, что ящерицы сновали возле ее ног, а маленькие птички, похожие на зябликов, сначала испуганно взлетели, а потом вернулись и порхали среди кустиков, словно ее здесь и не было. Как же это прекрасно! И какой смысл во всей этой красоте, если нет того, с кем ее разделить, того, кого любишь, кому можно сказать: «Смотри…» И кто ответит: «Смотреть… Куда, милая?» Да, если кто-то всего лишь говорит кому-то «милая», такое простое слово, которое говорят только любимым, можно умереть от счастья…

Она сидела тихонечко и смотрела прямо перед собой. Странно, но с тех пор, как она приехала сюда, ей совсем не хотелось молиться. Она, дома молившаяся постоянно, почему-то совсем не могла этого делать здесь. В первое утро она, проснувшись, просто кратко поблагодарила небеса, а потом бросилась к окну посмотреть, на что все это похоже – поблагодарила небрежно, словно мячик вверх подбросила, и больше об этом не думала. Сегодня утром, вспомнив об этом и устыдившись, она решительно встала на колени, но, видимо, решительность молитвам не полезна, потому что она не могла придумать, о чем ей просить небеса. А что касается молитв вечерних, то она не вознесла ни одной. Она о них забыла. Она была настолько поглощена своими мыслями, что забыла о молитвах, а оказавшись в постели, сразу уснула и до самого утра кружилась в стремительных, легких, ярких снах.

Что на нее нашло? Почему она выпустила из рук символ веры? А еще она почти позабыла о своих бедняках, позабыла даже о том, что они вообще существуют. Отдых – это, конечно, хорошо, все признают, что это хорошо и правильно, но почему он должен так решительно перечеркивать, вымарывать действительность? Может, это даже и неплохо, что она забыла о бедняках, с тем большим рвением вернется она к ним. Но вот уж что нехорошо, так это забыть молитвы, и что еще хуже – не переживать о такой забывчивости.

Роуз не возражала. И знала, что не возражает. Хуже того: она знала, что не возражает не возражать. Здесь она вдруг стала равнодушной к тому, что наполняло ее жизнь годами, благодаря чему она, как ей казалось, обрела счастье. Если б только она могла просто наслаждаться своим чудесным новым окружением, просто быть – но она не могла. У нее не было работы, у нее не было молитв, она словно опустела.

Лотти испортила для нее этот день так же, как испортила предыдущий – Лотти, пригласившая мужа и предложившая ей пригласить своего. Вернув в ее мысли Фредерика, Лотти покинула ее, и остаток дня ей пришлось провести наедине со своими мыслями. И все они были о Фредерике. В Хампстеде он приходил к ней только во сне, здесь же он освободил ее сны и вместо этого занял весь день. И сегодня утром, когда она изо всех сил старалась о нем не думать, Лотти – перед тем как, напевая, уйти вниз по дорожке – спросила, написала ли она уже письмо с приглашением, и он снова проник в ее мысли, и изгнать его ей не удалось.