Колдовской мир: Волшебный пояс. Проклятие Зарстора. Тайны Колдовского мира

– Госпожа, не зря люди говорили про твою Силу. Ты из тех, кто заставит человека поверить во что угодно, даже в себя. А вот и хворост для сигнала.

Он указал на высокую пирамиду выброшенного морем плавника. И бросился к ней бегом, хотя песок разъезжался под обмотками на его ступнях.

Дайрин не так спешила. Есть на свете капитан и еще этот Ротар, который рискнул ради нее жизнью, хоть на словах и не слишком ею дорожил. Быть может, в ее жизнь и даже в ее сердце войдут когда-нибудь и другие. Впереди годы, когда она будет ткать, бережно подбирая нити, при ярком свете, выполняя ту же работу, что до сих пор делала во тьме. Прошлое осталось за спиной. Незачем оглядываться назад, на сумрачный лес. Лучше смотреть в море, которое ляжет новой нитью в ее полотно.

Песчаная сестра [4] Повесть

1

Роды пришлись на предрассветный час, когда ночные туманы Торовых болот еще клубились у стен дома Келва. Это само по себе было не к добру, потому что всем известно: в такой час, между прошедшим и новым днем, приходит в мир дитя, чей взгляд устремлен в иные места и времена; между тем как полнолуние Сияющей – воистину лучшее время, чтобы приветствовать новый голос среди народа.

Да и ребенок не был крепышом, громко требующим от мира жизни и пищи. Сморщенная кожа на маленьком тельце была тусклой, и дитя вяло лежало на ладонях целительницы. И не думало дышать. Однако жителям Тора был нужен каждый ребенок – каждая новая жизнь отдаляла закат племени, и торы не пожалели трудов для спасения новорожденной. Целительница приникла губами к холодным сморщенным губкам младенца и вдохнула жизнь в его легкие. Его согревали и нянчили, пока не услышали наконец слабый крик – не привет жизни, а протест против навязанного существования. Услышав этот крик, Мафра склонила голову, прислушиваясь к жалобе, которая больше походила на писк запутавшейся в силках птицы, чем на голос истинного дитяти торов.

Глаза ее издавна были слепы ко всему, что видел народ: их покрывала непрозрачная для света пелена, зато Мафра была наделена иным зрением. Когда девочку принесли к Матери Дома и клана для благословения, та не протянула рук, чтобы принять маленькое тельце. Нет, она покачала головой и молвила:

– Не нашего она рода. Дух, избранный наполнить это тело, не явился. А то, что вы вызвали к жизни…

И она замолчала. Женщины, принесшие ребенка, отступили от целительницы, смотревшей теперь на дитя так, словно в родильной пеленке клана лежала какая-нибудь скользкая тварь из окрестных болот.

Мафра медленно повернула голову, на миг останавливая взгляд незрячих глаз на каждом лице.

– Пусть никто не думает отдать ее Темной Смерти, – резко приказала она. – Тело ее – нашей крови, и кости ее – наши кости. Вот что мне надлежит вам сказать: мы должны привязать к себе то, что вселилось в это тело, потому что это Сила, которую ребенок должен научиться использовать для себя. Направив эту Силу на помощь тем, кому благоволит, он станет могущественным орудием и оружием.

– Но ты не дала ей имени, Мать клана. Как она может жить в доме клана, если не носит нашего имени? – отважилась тогда я, смелейшая из всех.

– Не мне давать ей имя, – медленно произнесла Мафра. – Спроси об этом у Сияющей.

Уже настало утро, и туман плотным покрывалом заволок небо. Но, словно вызванная ее словами, к женщинам спорхнула большая серебристая ночная бабочка из тех, что танцуют в темноте. На миг она присела на детскую пеленку, тихо взмахнула широкими, с ладонь, крыльями.

– Турсла, – сказала целительница.

Так звали деву-бабочку из древней песни о Турсле и Жабах-демонах. И так дитя с чуждой клану душой получило имя – такое же нездешнее и звучащее предвестием злой судьбы.

Турсла жила среди народа Тора. По обычаю торов, она не называла матерью свою родительницу. Каждое дитя клана было родным для всех старших своего Дома и всех своих сверстников. С тех пор как сама Мафра заступилась за нее и сами болота послали ей имя, Турслу не выделяли среди других детей, которых стало теперь так мало.

Потому что народ торов был очень древним.

Их Песни Памяти рассказывали о днях, когда люди были сродни бессмысленным животным (разума в них было еще меньше, чем в иных созданиях, населявших эту древнюю землю теперь), а потом Вольт из Древних (не человек, а последний из Древней и великой расы, с которой люди не смели равняться) стал их вождем и наставником. Потому что в своем одиночестве он разглядел в них искру зарождавшегося разума и решил посмотреть, не удастся ли ее раздуть.

Полуптичий лик Вольта они теперь вырезали на тотемах, охранявших поля локвусов и жилища людей. В память о нем приносили первые плоды, а также зубы и когти ужасного вак-ящера, если кому удавалось убить такого. И именем Вольта клялись в самых важных случаях.

И вот Турсла росла и познавала мир болот. То, что лежало за их пределами, торов не заботило, хотя там простирались моря и земли и обитали странные народы. Конечно, не такие древние, как народ Тора, и не наделенные той Силой, потому что на них не лежало благословение Вольта и Вольт не учил их нарождающиеся кланы.