Колесница Солнца. Восемь тетрадей индийской классической лирики в переводах С Северцева

Четырнадцать лет мне было в ту осень…
Как чисто и радостно грудь дышала!
Как после дождей широко, полноводно,
Селенье обняв, разлилась река!
Какими надеждами тайно светилось
Счастливых волнений полное сердце, —
Ведь в наших старинных, добрых селеньях
Четырнадцать лет — значит, свадьба близка.

Уже ароматным огнем облетели

Цветы с раскидистого гульмохура,
Уже с пожелтелых полей крестьяне
Рис да пшеницу собрали в срок.
В то утро я возле окошка сидела —
Кайму вышивала на праздничном сари —
И помню, каким получался красивым
На розовой ткани синий цветок.

И синяя нить за иголкой бежала,

И синяя радость в глазах лучилась,
И в синем просторе высокого неба
Над синей рекой пламенел восход…
Вдруг вижу: два путника незнакомых —
Старик в темно-желтой святой одежде
И юноша в грубой накидке дорожной —
Остановились у наших ворот.

Как снег — борода, деревянные четки,

На строгом челе, меж седыми бровями —
Знак Вишну-хранителя… Сразу видно,
Что мудрый наставник — этот старик,
И рядом с ним, могучим, но дряхлым,
Как тополек рядом с древним чинаром,
Каким казался хрупким и стройным
Юный паломник — его ученик!

Рубашка холщовая, палка пастушья,

Плошка из тыквы, свирель из бамбука.
Казался простым он сельским подпаском
Так был небогат и смиренен на вид,
И только взглянув на узорный пояс
С бронзовой головою львиной,
Я догадалась, что к знатному роду
Красивый юноша принадлежит.

Видать, еще издали он заметил

Меня, сидевшую возле окошка, —
Наставнику что-то почтительно молвил,
И в знак согласья кивнул старик.
«Добрая девушка, можно напиться?» —
Смущаясь, спросил молодой паломник,
И голос его, как у девушки, чистый,
До самого сердца в меня проник.

Лишь на мгновенье встретились взгляды,

А сколько друг другу сказать успели!
Кувшин принесла я… Стыдливо потупясь,
В чашу воды ключевой налила.
Взял чашу старик, над прозрачной влагой
Чело склонил — прошептал молитву…
Наверно, мудрой была молитва,
Да жаль, я ни слова не поняла.

Испил воды седовласый старец,

Вздохнул: «Да хранит тебя всемогущий!» —
И возле ворот на широкий камень
Сел — захотелось в тени отдохнуть.
«Откуда вы, странники?» — я спросила.
«Из нашей столицы, — юноша молвил, —
А в город Варанаси достославныйЕще дней на сорок остался путь!..»

А я все глядела — все любовалась,

Как ясно глаза правдивые смотрят,
Как льется улыбка, струится румянец
По нежно-стыдливым его щекам,
Глядела — и радостный сон вспоминался:
Да, это он женихом лучезарным
Вчера, на заре, из чертогов звездных
Ко мне спускался по облакам…

Ближе шагнул молодой паломник

И мне, глаза опустив смущенно,
Сказал тихонько — и в каждом слове
Пылкая правда была слышна:
«Добрая девушка… Только не смейся…
Скажи, как быть?.. Говорит наставник,
Что где-то здесь меня ждет невеста…
Но как узнать, где живет она?..»

Робость — о, глупая детская робость, —

Зачем не в свое ты дело вмешалась?
На губы-бутоны зачем наложила
В тот миг свою трепетную ладонь?
А юноша глянул в глаза пытливо —
Почти догадался!.. Но я — я молчала,
Хоть билась душа, горячо трепетала,
Как на святом алтаре — огонь.

Благословили меня, поклонились,

Тронулись в путь ученик и наставник.
Смолкли шаги… Только сад лепечет,
Да слышен сочувственный плеск ручья…
И снова сижу за шитьем… И со вздохом
Грудь запоздалое шепчет признанье:
«Она — это я!.. Как ты мог не увидеть?
Скиталец мой светлый, она — это я!..»

Три года прошло… Три раза на ветках

Цветы гульмохура костром запылали
И облетели… И трижды крестьяне
Рис да пшеницу собрали в срок.
Помню, был полдень — яркий, горячий —
И снова я возле окошка сидела —
На пестрой кайме все того же сари
Красный, большой вышивала цветок.

И красная нить за иголкой бежала,

И красное что-то глаза застилало —
Тревога, надежда?.. Кто разгадает
Девичьих мыслей пугливый полет?
Вдруг слышу гул… Литавры и крики…
Вскочила скорей, подбежала к воротам —
Гляжу: через тихое наше селенье
Чье-то громадное войско идет.

Первыми конники гордые едут —

Знамена расшитые золотом держат,
В блестящих кольчугах идут копьеносцы
Поступью дружной — за рядом ряд.
Потом боевые слоны зашагали:
На их морщинистых, круглых спинах,
В железных башенках, сквозь бойницы
Меткие лучники зорко глядят.

Потом колесницы, обитые медью,

По сельской улице загромыхали,
И все тяжелее земля трясется,
Все громче литавры, и лязг, и звон…
И вот в толпе сподвижников верных,
На вороном жеребце могучем
Их молодой предводитель едет…
Гляжу с изумленьем: неужто он?..

Как статно сидел полководец юный

На черном своем скакуне геройском,
Как шел ему блеск золотых доспехов
И красный плащ, ниспадавший с плеч!
А на широком поясе царском
С бронзовой головою львиной
Теперь не пастушья свирель висела,
А в изукрашенных ножнах — меч.

Взглянул он, заметил меня на пороге,

Узнал или нет — не скажу, не знаю,
Но только у наших ворот неказистых
Могучего вдруг осадил коня.
«Эй, добрая девушка, дай напиться!» —
Так с удальскою усмешкой крикнул,
И голосом громким, и взором надменным,
И дерзкой улыбкой обжег меня.

Кувшин принесла я, дрожа от волненья,

Слуга подал кубок златочеканный,
И тонкой рукой в огнецветных перстнях
Кубок он взял — осушил до дна.
Опять засмеялся: «А ведь слыхал я,
Что где-то здесь меня ждет невеста —
Так звездочет мой придворный вещает…
Но как узнать, где живет она?»

Гордость, упрямая девичья гордость,

Зачем не в свое ты дело вмешалась —
На спелые губы зачем наложила
В тот миг роковую свою ладонь?
Смеясь, на коне красовался любимый,
Глядел мне в глаза… И опять я молчала,
Хоть билась душа, умоляла, кричала,
Как пленница, брошенная в огонь!

Тучей прошло, громыхая войско,

Прошли слоны, бойцы, колесницы,
Смолкли литавры, и ржанье, и крики,
Остался лишь трепетный плач ручья…
И снова сижу за шитьем… И со стоном
Грудь запоздалое шепчет признанье:
«Она — это я!.. Как ты мог не заметить?
Воитель мой гордый, она — это я!..»

Еще три года… Еще три раза

Цветы гульмохура костром запылали
И облетели… И трижды крестьяне
Рис да пшеницу собрали в срок.
И снова я возле окошка сидела —
Сари свое вышивать кончала:
Чтоб яркий узор завершить, осталось
Вышить последний желтый цветок.

И желтая нить за иголкой бежала,

И желтая грусть глаза застилала,
И видно было в окошке низком,
Как желтый закат по реке плывет…
Вдруг два прохожих: слепец понурый,
Босой, изможденный, в пыльных лохмотьях,
А с ним поводырь — горбатый мальчонка —
Остановились у наших ворот.

Вгляделась — и дрогнуло мое сердце,

Заныло от горестного состраданья:
Под рваной одеждой слепца-горемыки
Горят и гноятся рубцы от бичей,
А вместо глаз — две раны багровых,
Две круглых, страшных, плачущих раны, —
Долго, наверно, страдал несчастный
В когтях у безжалостных палачей!

А маленький поводырь горбатый

Встал — видно, дальше идти не может.
«Где мы сейчас?» — слепец вопрошает,
И хриплый голос — как тусклый стон,
И если б не пояс его истертый
С бронзовой головою львиной,
Его не узнала бы я… А узнала —
За сердце схватилась: он это, он!..

И вспомнился мне молодой паломник,

Стройный, с бамбуковою свирелью —
Где нежный румянец его смущенья,
Где чистые волны робких речей?
И вспомнился мне горделивый всадник
В красном плаще, в золотых доспехах —
Где пламя дерзкой его усмешки,
Где блеск орлиных, ярких очей?

И вспомнился сон: жених лучезарный,

Сверкая улыбкой, блистая счастьем,
Весенней зарей из чертогов звездных
Ко мне спускается по облакам…
А глянула вновь на слепца молодого,
На страшные, плачущие глазницы —
И чувствую: льются ручьи состраданья
По задрожавшим губам и щекам.

Тем временем мальчик — хилый уродец

Меня, застывшую на пороге,
Успел окинуть пугливым взглядом,
«Здесь можно напиться», — шепнул слепцу.
«Хозяйка добрая, дай напиться!» —
Слепец повторил тоскливо и громко,
Не мог он увидеть, как я задохнулась,
Как слезы быстрей потекли по лицу.

Не помню, как я подошла с кувшином,

Как в руки худые вложила чашу…
Ртом почерневшим к воде припал он,
А половину пролил на грудь.
Возле ворот на широкий камень
Помог ему сесть горбатый мальчонка,
И так тяжело он сел, так устало,
Как будто от жизни решил отдохнуть.

Долго молчал он, склонясь безутешно,

Потом покачал головой незрячей:
«Все войско пропало, и сам пропал я,
И в этом во всем — лишь моя вина!..»
Опять помолчал, усмехнулся, добавил:
«А ведь говорили премудрые люди,
Что где-то здесь я найду невесту…
Да только к чему мне теперь она?»

«Она — это я!» — так, глотая слезы,

Чуть слышно шепчу… И внезапная радость,
Лучистая радость меня ослепляет:
«Я здесь, пред тобой — невеста твоя!
Войди в этот дом — он и твой отныне,
А этот мальчик нам сыном будет…
Был прав звездочет, был прав твой наставник,
Здравствуй, любимый!.. Она — это я!»