Колесо над пропастью

— Начинается, — сказал Никушор. — Всем я «должен»: папе, маме, школе, вам — всему свету. Всей планете! А я ничего не должен. Понимаете? Ни-че-го.

— Нельзя же так, — продолжал старик.

— А как можно? Как? — неожиданно крикнул Никушор оторопевшему Лукьяну Кузьмичу. — Только и слышишь: по траве не ходи! На земле не сиди! В футбол не гоняй!

Но тут ему под ноги подвернулся волейбольный мяч, и он сильно ударил. Мяч зазвенел, крутясь в воздухе, и вдребезги разнес стекло в окне второго этажа. Никушор на мгновение замер, а потом со всех ног бросился бежать.

— Ой! — вскрикнула Челла, одна из двух девочек, игравших в мяч.

— Бежим! — шепнула ей напарница Света. Но почему-то тут же присела.

Створки разбитого окна стремительно распахнулись. Над подоконником появилось белое лицо Эммы Борисовны. Оно напоминало лицо клоуна — видимо, женщина только что сделала маску. В руках у нее был мяч.

— Бесстыдницы! — крикнула она с жаром, — Позор! Разве так играют в футбол?

— Это не мы, — стали оправдываться девчонки.

— Я вам сейчас покажу, футболистки! — Дворничиха погрозила им кулаком, а затем, подбросив мяч, попыталась выбить его головой в окно. Но промахнулась. Мяч упал на пол.

Внизу люди продолжали вносить в дом мебель. Двое грузчиков тяжело тащили высокое зеркало. Пожилая женщина с тряпкой норовила на ходу смахнуть с него пыль.

— Да постойте вы, мамаша, — сказал, опуская зеркало, один из грузчиков. — Не мелькайте. Еще насмотритесь досыта.

— Вон поглядите лучше, — кивнул другой в сторону Эммы Борисовны, — как люди в футбол гуляют.

Подбросив мяч, дворничиха на этот раз ловко выбила его головой в окно. Раздался звонкий треск. Зеркало в руках невольно присевших грузчиков разлетелось на куски.

— Куда ты смотришь? — закричала мраморной Эмме Борисовне женщина с тряпкой. — Куда ты играешь? Чтоб твой внук не ел сегодня гоголь-моголь! — она указала в сторону Никушора. — Ты слышишь? Нет, она не слышит! Ей нужен барабан, чтоб она услышала. Джаз-оркестр ей нужен! Люди добрые, — запричитала женщина, — мне разбили мое зеркало… Страшно подумать: это зеркало моей прабабушки. В него смотрелся сам Лев Толстой! Не меньше…

Лев Толстой… Впервые о нем Никушор услышал еще на старой квартире. Как-то вечером отец долго о чем-то рассказывал маме. Никушор прислушался.

Жили они тогда в одной комнатушке, и Никушор спал за японской ширмой. Это было, пожалуй, самое счастливое время в их жизни! Тесно, трудно, но зато все вместе.

Отец «познакомился» с Толстым на рынке. Это был голодный кишиневский базар послевоенной поры, где за полупустыми прилавками, простирая руки, словно грея их над невысокими горками желтой кукурузной муки, стояли унылые продавцы, где из-под полы продавали сахарин, где бесконечно толклась толпа на булыжной, в ржавых лужах, мостовой, что-то высматривая, к чему-то прислушиваясь, что-то мучительно соображая.

И вот там, роясь в старых, пыльных книгах на земле у кого-то под ногами, рядом с граммофоном он увидал старую серую книжку. Стряхнул пыль, стал листать. Л.Н. Толстой. «Севастопольские рассказы».

Кто-то больно наступал на ноги, его толкали, переставляли с места на место как манекен, а он стоял, не в силах оторваться от серых страниц с желтыми кругами, оставленными чьей-то неразборчивой чашкой.

Отец увидел в этой книге отважных людей, ему открылся какой-то особый мир: бесстрашия, мужества, подвига, долга, наконец — величия русского человека!

«Верните книгу, — сухонький старичок с белой профессорской бородкой тянул из рук «Севастопольские рассказы».

Отец унес с «толчка» свою находку и не один день потом медленно читал рассказы, лежа на кровати под сумрачным «фонарем» — окном в потолке, в котором проплывали, клубясь, как его мысли, бесконечные облака…

В душе Никушор был благодарен отцу за тот тихий ночной рассказ. Но в то же время его не покидала обида: отец всё всегда рассказывал только маме, словно его не существовало на свете.

Почему? Никаких секретов в его рассказах не было. Зачем же шептаться? Зачем отсылать в постель? Ему тоже хотелось послушать. И может, даже вставить свое слово, а то и два… Ну и что?

А как хотелось увидеть лицо отца, словно бы освещенное тем далеким зеленоватым светом луны, в «фонаре» его холостяцкой квартиры и глаза мамы, яркие от восхищения!

Никушор нисколько не сомневался — мама была восхищена рассказом отца. Но он, выполняя приказ, послушно лежал, притворяясь спящим. Ладно, секретничайте. Будет и он когда-нибудь взрослым!

Впрочем, по глубокому убеждению Никушора, человек никогда до конца не становится взрослым. Просто не успевает. Да, он носит бороду, смешные, как у таракана, усы, да, на его беспокойной старой голове ветер треплет клочья белой метели, да, его глаза наполняются к концу жизни какой-то мудрой мыслью…

Но мир так велик, так широк, так загадочен, и так много нужно еще узнать!