Колибри

Хорошо, с одной стороны, это было самое сильное признание в любви, которое Марко Каррера когда-либо слышал из чьих-либо уст, и он не преминул испытать глубочайшее удовольствие, от которого у него задрожали ноги. Но, с другой стороны, было понятно, что во всем этом есть нечто тревожное. Не было даже необходимости беспокоить веревочку за спиной, чтобы сразу догадаться: связь между ним и дочерью оказывалась перенасыщенной, извращенной, и психоаналитическая оболочка, которой Марко был застрахован еще с пеленок, хоть и отказывался это признать, прохудилась и дала о себе знать. Не смахивает ли это на болезнь? Не так ли это нездорово? А что, если за этим отказом Адели дать отца собственному ребенку кроются последствия детской травмы, нанесенной ей матерью и отцом? Или, может, это провал на личном фронте, о котором она промолчала, как случилось когда-то с Иреной, но этого никто не заметил, – резкий разрыв отношений или просто отказ биологического отца взять на себя ответственность за ребенка, скрытый за ее горделивым заявлением об автаркии? А что, если Адель унаследовала от матери тенденцию отвергать действительность и скрываться в коконе вымыслов и обманов? А что, если за содержание этого кокона он, Марко Каррера, вновь был обязан нести ответственность? А если он не справится снова? И вообще, как вырастет этот новый человек, воспитанный двадцатилетней матерью и пятидесятилетним дедом? Если речь шла о коконе, то как долго это продлится?

Через несколько лет судьба даст единственный четкий ответ на все его вопросы, но в тот момент отвечать дочери должен был он, Марко Каррера, и ответ его не мог быть туманным. Он последовал велению сердца и принял все, согласившись тем самым, что и он верит в историю с новым человеком. В конечном счете, сказал он себе, почему бы и нет? Должен ведь когда-нибудь прийти в этот мир новый человек откуда-нибудь, с какой-нибудь стороны? Он вспомнил стих Джованни делла Кроче, который процитировала Луиза в одном из своих давних прощальных писем (в каком-то одном, из многочисленных): «Чтобы прийти, куда не знаешь, ты должен пройти через то, что не представляешь». Марко Каррера не знал, куда он придет, и не имел ни малейшего представления, через что ему предстояло пройти, но любовь к дочери заставила его пройти и добраться. После этого все стало гораздо проще: сроки и их исполнение были предоставлены природе, неделя за неделей, и Марко Каррера должен был лишь найти правильную дистанцию между собой и тем, что происходило в теле его дочери. В его опыте была только беременность Марины, и он взял ее за целое, из которого методом вычитания мог извлекать подходящую случаю роль. Ходить с ней на приемы к врачу – да. На курсы молодых матерей – нет. Положить ей на живот руку, чтобы почувствовать, как шевелится ребенок, – да. Запретить ей в это время заниматься сёрфингом и скалолазанием – да. Освободить ее от всех хлопот по дому – да. Потворствовать капризам беременной женщины – нет. Амниоцентез[48] – нет (Адель была против). Узнать пол ребенка с помощью эхографии – нет (по той же причине). Никакого списка теннисистов, чтобы принять решение насчет имени (имя Адель было выбрано именно этим способом, победив в финале Лару, Марко бы предпочел его, поскольку даже выбрал специализацию в офтальмологии после «Доктора Живаго», хотя никому об этом не говорил), потому что имя было выбрано изначально. Решительное «да» за роды в воде в присутствии акушерки – некой Нормы – и в соответствующей структуре – больнице Благовещения Пресвятой Богородицы, также решительно выбранных Аделью; и посему никакой больницы «Кареджи», где тоже можно было рожать в воде и где Марко мог обеспечить дочери некоторые привилегии, и «да» тому факту, что в биографии Мирайдзин Карреры, Человека Будущего, в зависимости от степени географической точности, которую требовалось достичь, должно было бы быть написано «родился в Понте-а-Никкери», или «родился в Понте-а-Эмма», или с большей бюрократичностью «родился в Баньо-а-Риполи», на административной территории которого расположена выбранная больница.