Колибри

Второе, что сделал Каррадори, – подарил Марко Каррере гамак. Он привез его во Флоренцию после первой своей поездки в клинику, где лежала Марина: гамак японского производства со складными ножками, его можно было переносить в рюкзаке и собирать в два счета где угодно. Маленький гамак. Для ребятишек. Когда Марко сообщил ему по телефону о смерти Адели, Каррадори рекомендовал ему сосредоточиться на занятиях, доставлявших ему удовольствие, гнать от себя мысли, что скорбь все равно его поглотит, и Марко дал ему повод надеяться на лучшее, возражая уже не на идеологической почве («мне больше ничего не может доставить удовольствия»), а с практической стороны: он отныне и впредь будет находиться только с ребенком, не собирается внучку ни с кем оставлять, от занятий теннисом, скорей всего, придется отказаться (теннис в ту минуту был единственным удовольствием, которое пришло ему в голову) с двухлетним ребенком, за которым нужен глаз да глаз. Тогда Каррадори посоветовал Марко брать девочку с собой повсюду, и это, безусловно, был толковый совет, но одно дело давать советы по телефону и вешать трубку, а другое – войти в дом с готовым решением вопроса.

Каррадори наткнулся на этот гамак в магазине спортивных товаров, бродя по мюнхенскому аэропорту в ожидании посадки на свой рейс, и не мог пересилить желание подарить его Марко. Гамак был «предложением недели» и вместо 104 евро стоил 62,99. Он назывался Hanmokku – Ханмокку, что по системе Хэпберна является транслитерацией ハンモック, то есть, собственно, так звучит «гамак» по-японски. Предлагались разные цвета и размеры, для детей и взрослых: опоры были из легкой нержавеющей стали, собирался он очень быстро и легко, и получался действительно небольшой пакет размерами примерно с теннисную сумку. Коррадори знал довольно прилично поведение человеческой души, угнетенной диктатурой скорби, и ему также было известно: чтобы подтолкнуть эту душу к бунту, необходимо пройтись по всем тлеющим на ее периферии очагам, бессмысленным или даже опасным, – словом, он поддался импульсу подарить гамак Марко Каррере, чтобы у того было личное орудие борьбы – если не напрямую со скорбью, то по крайней мере с ее удушающими ритуалами. Чем бы он теперь ни пожелал заняться, пусть вечером или ночью, он не должен ни от чего отказываться, чтобы оставаться дома с ребенком, а поскольку он не собирался нанимать приходящую няню, то мог брать девочку с собой повсюду, и она будет спать в своем гамачке там, где находится он. Если слегка поразмыслить, затея казалась лишенной смысла, во-первых, потому что для этих целей существуют сидячие коляски, а во-вторых, – и это главное – решать надо было не эту проблему, а искоренять отчаяние, теснившее грудь Марко, его нежелание даже слышать о каких бы то ни было жизненных утехах – и оба они прекрасно это знали. Но именно потому, что они оба это знали, и благодаря спасительному лицемерию Марко, его согласию, что речь идет о практическом решении вопроса, чисто случайно озвученного им самим, – то ли в силу его отрешенности, то ли в силу утраты им связи с действительностью, то ли из чувства неловкости или по какой угодно другой причине, но этот гамак создавал вокруг Марко защитный кокон, находясь в котором он мог последовать совету доктора Каррадори: именно потому, что это был гамак, а в гамаках, как известно, есть что-то волшебное, и к тому же он был портативный. Марко даже не знал, что гамаки бывают портативными, и вдобавок он был японским, а Мирайдзин – японское имя, и в таинстве ее зачатия что-то японское наверняка присутствовало. Словом, гамак стал ослепительным светом (как бывает всегда: в саду ли, в шалаше или даже в спальне гамаки всегда ослепительны), а именно в таком ослепительном, озаряющем свете нуждался Марко, чтобы восстать против гнета скорби. И благодаря упрямой дерзости этих предметов он сумел проявить дерзость в отношении собственной скорби.

Теннис. Ладно, теннис так теннис: турниры ветеранов тенниса 50+ по всем городам и весям Тосканы, потом турниры для тех, кому 55+ и далее парные 100+ против давних, еще с мальчишеских лет соперников, ныне уже облысевших. Турниры эти проводились, как правило, без судьи, по вечерам. Марко собирал гамак прямо на корте, под куполом надувного теннисного шатра, если стояла зима, укладывал в него девочку, уснувшую уже в машине, укутывал одеялом, если было холодно, она спала, а сам в это время играл (и почти всегда выигрывал), потом разбирал гамак и возвращался домой так же, как уезжал – не испытывая угрызений совести и часто с кубком в руке. Рассказы о нем передавали из уст в уста, как говорят во Флоренции, когда о человеке идет молва. Да, о нем говорили, и ему это было приятно, но не это удовольствие стало его спасительной соломинкой.