И вспомнил, что в последние месяцы, незадолго до того, как ему стало хуже, папа рассказывал о каком-то потрясающем макете, который делали в подвале клуба железнодорожников, возле парка Кашине, – ну, помнишь, где я теннисом занимался? В общем, туда я и направился – а надо сказать, Джакомо, что прошло уже больше сорока лет с тех пор, как я был там в последний раз. Разумеется, всё сильно поменялось, и я потратил целый вагон времени, чтобы просто найти человека, который понял бы, о чём я толкую. Дело в том, что моделисты, которые собираются в этом подвале, – в некотором роде призраки: чёткого расписания занятий у них нет, а в остальное время подвал закрыт, и никто в клубе ничего об этих моделистах не знает. Пришлось целый месяц сидеть в засаде, пока наконец в субботу утром мне не удалось отловить президента ассоциации моделистов, некого Беппе, за игрой в рамино. Стоило мне упомянуть папу, как он бросил карты и повёл меня в подвал, хотя тот и был закрыт. Должен признать, папа оказался прав: макет они построили сногсшибательный. Беппе запустил его специально для меня, и, уж поверь, выглядит он просто невероятно, поскольку представляет собой участок трамвайной линии размером с комнату, окружённый сделанными в масштабе домами, улицами, машинами, людьми и всем прочим. В общем, я объяснил ему суть дела, и он согласился, что ломать папины макеты не следует – ну, так, в принципе, поскольку никогда их не видел. О папе он отзывался с огромным уважением, хотя очевидно, что отношения с ним папа тоже строил по-своему, то есть крайне сдержанно, а о своих работах почти не говорил, упоминая в основном технические моменты, так что этот Беппе понятия не имел, о чём мы говорим. Мы договорились, что он зайдёт на них взглянуть, и как можно скорее – хотя случилось это только через месяц, и не спрашивай почему. Увидев макеты, он был просто потрясён, особенно мостом на Порретане, но и двумя другими тоже, и сказал, что они заберут все три (под словом «они» Беппе имел в виду ассоциацию моделистов, президентом которой состоял). И добавил, что один – тот, которого ты никогда не видел, – будто нарочно создан для школы, потому что у них есть даже школа, где подростков учат делать макеты: макеты железных дорог, как ты понимаешь. Короче говоря, этот Беппе был в восторге, оставалось только найти фургон, достаточно большой, чтобы их увезти. Он взял мой номер, оставил мне свой – и в буквальном смысле исчез ещё на два месяца. Я пару раз пытался ему набрать, но он был недоступен, потом даже сходил в клуб порасспросить, мало ли что, вдруг с ним что случилось, но никто не мог сказать ничего определённого. А две недели назад он позвонил и сказал, что наконец-то нашёл фургон. Мы договорились, и на прошлой неделе он с «парнями», как он их назвал (всем за пятьдесят), заехал за макетами. Ты и представить себе не можешь, Джакомо, какое уважение эти «парни» выказывали папе: все шестеро, включая Беппе, поснимали шляпы (они все носят шляпы, такие, типа борсалино, как сто лет назад, и тоже не спрашивай почему) и смотрели на его работы пятидесятилетней давности зачарованными, мокрыми от слёз глазами. Один всё бормотал, что для него огромная честь даже просто присутствовать здесь, а уж тем более унаследовать работы Инженера, как называли папу: ныне пенсионер, когда-то он был владельцем магазинчика, куда папа заходил купить модели поездов и обсудить технические вопросы, и признался мне, что одним из его величайших желаний было увидеть папины макеты, но он настолько стеснялся, что в итоге так ни разу и не попросил. Тут я снова вынужден констатировать, что хотя зла папе никто в жизни не сделал, он всё равно никогда и никому не доверял. Вот почему, несмотря на общую страсть и взаимное уважение, они с этим стариком десятилетиями жили в параллельных, практически не пересекавшихся вселенных. Причём рядышком, во Флоренции, а не где-нибудь в Токио. Покончив наконец с церемониями, «парни» приступили к работе: закрепили каждый макет в каких-то специальных... даже не знаю, как их назвать... в общем, в каких-то защитных уголках на струбцинах с регулируемыми фанерными разделителями (типа картонок, которые ставят в кондитерских на подносы с пирожными, чтобы те не мялись друг о друга), потом завернули в пузырчатую плёнку и взвалили на плечи. Один макет, самый большой, в двери так и не прошёл, пришлось спускать его из окна на верёвках. На это у нас ушло часа полтора. Наконец, тепло меня поблагодарив и едва сдерживая возбуждение, они погрузились в свой фургон и уехали – Беппе за рулём, двое рядом с ним, а трое оставшихся в кузове, придерживая большой макет, который торчал на целый метр и мог попросту вывалиться. С учётом того, как сдержанно папа с ними общался, думаю, я их больше не увижу. Правда, у них тут, похоже, что-то вроде тайной секты: в воскресенье, то есть вчера, захожу я по традиции в закусочную за столь же традиционным жареным цыплёнком, а один из поваров, с которым мы уж тысячу лет как знакомы, иссохший старикашка с лицом цвета автомобильной покрышки и гнилыми зубами, подходит ко мне и шепчет на ухо: «Слыхал, парни к тебе заезжали». Я сперва не понял, к чему это, а он знай подмигивает и шепчет так тихо, словно это секрет, которого другим клиентам слышать не стоит, даже случайно: «Макеты отца твоего, говорят, ужасно ценные». Так и сказал: «Ценные».
