Колибри

С одной стороны, это было самым искренним признанием в любви, какое Марко Каррере когда-либо доводилось слышать, что доставило ему глубочайшее, до дрожи в коленях, удовольствие. С другой стороны, однако, кое-что в этом плане его всерьёз обеспокоило. И не нужно было ворошить прошлое, дёргая старую нить у Адели за спиной, чтобы понять, что именно: связь между отцом и дочерью оказывалась в итоге слишком запутанной, напряжённой, а от психоаналитического фритюра, в котором его, несмотря на всё отвращение, обжаривали с самого детства, Марко уже тошнило. Разве не выглядит решение дочери несколько нездоровым? Уж не безумие ли это? А что, если за отказом Адели дать ребёнку отца стоит тяжёлая травма, ставшая последствием их общей с Мариной катастрофы? Или, может, какой-нибудь её собственной, невысказанной, не замеченной другими драмы, как у Ирены? А если за столь смелым заявлением о самодостаточности скрывается то, что биологический отец самым бесцеремонным образом её бросил или попросту решил избежать ответственности? Если Адель унаследовала от матери склонность отрицать реальность и искать убежища в мыльном пузыре лжи? Неужели за прочность этого пузыря снова будет отвечать он, Марко Каррера? Что, если он снова потерпит неудачу? И вообще, каким вырастет этот новый человек, если его станут воспитывать двадцатилетняя мать и пятидесятилетний дед? Да ещё этот пузырь – как долго он продержится, пока не лопнет?

Конечно, через несколько лет судьба дала бы вполне конкретный ответ на все эти вопросы, но пока реагировать на ожидания своей дочери приходилось именно Марко Каррере, и его реакция не могла быть неопределённой. Что ж, он поступил так, как велело сердце, и на всё согласился, попутно обнаружив, что и сам поверил в этого «человека будущего». В конце концов, сказал он себе, почему бы и нет? Ведь где-то же этот новый человек рано или поздно должен появиться. Ему вспомнилось стихотворение Иоанна Креста, которое Луиза процитировала ему в давнем прощальном письме (одном из многих в их отношениях): «Чтобы дойти до незнаемого, / придётся идти через непознанное». Марко Каррера не знал, куда ему нужно дойти, и понятия не имел, через что придётся идти, но из любви к дочери решил, что пройдёт и дойдёт. Дальше было проще: действия и сроки, неделя за неделей, теперь диктовала биология, а Марко Каррере оставалось лишь заставить себя держаться на некотором расстоянии от происходивших в теле дочери процессов. Обладая только опытом Марининой беременности, Марко принял её за некую исходную величину, из которой методом вычитания и смог получить свою роль. Возить на процедуры: да. На курсы подготовки к родам: нет. Класть руку на живот, чтобы ощутить толчки: да. Запретить заниматься сёрфингом и скалолазанием: да. По возможности избавить от рутинных хлопот: да. Потакать капризам беременной: нет. Прокол пузыря для анализов: нет (Адель была против). УЗИ, чтобы заранее выяснить пол ребёнка: нет (по той же причине). И, разумеется, никаких святцев (Адель была названа именно по ним, обойдя в финале Лару, которую, по правде говоря, предпочёл бы Марко, поскольку даже специализироваться в офтальмологии он решил из-за доктора Живаго, хотя никогда и никому в этом не признавался), ведь имя было определено с самого начала. Категоричное «да» родам в воде, однако и акушерку – некую Норму, – и место обращения – больницу Санта-Мария-Аннунциата – Адель выбрала столь же категорично; а значит, «нет» больнице Кареджи, где тоже была возможность рожать в воде и где Марко мог обеспечить дочери некоторые привилегии, и «да» тому факту, что в биографиях Мирайдзин Карреры, Человека будущего, в зависимости от степени географический точности, которой предполагалось достигнуть, станет значиться «место рождения – Понте-а-Никкери», или «место рождения – Понте-а-Эма», или, если подходить с бюрократических позиций, «место рождения – Баньо-а-Риполи», то есть коммуна, на территории которой и находилась выбранная больница.