Колючий мед

Судьбу тоже можно сравнить с гипнозом – она также стремится навязать свою власть. У каждого человека есть судьба, но есть и воля. Приходится учиться избегать подводных течений в своей душе. Не сворачивать на соблазнительные кустистые тропки, а держаться проторенных освещенных дорог. Вероника знала, что в глубине ее души живет врожденная тревога. Она чувствовала, как что-то подтачивает ее изнутри, требуя внимания, – какая-то неотступная тоска. Может ли она быть связана с эротикой?

Иногда осенними вечерами дома, в Мальмё, она отправлялась гулять и ходила по улице туда и обратно, только чтобы пересилить свое беспокойство. Но оно было упорным, почти всегда упорнее Вероники. Да и мать не одобряла ее поздние прогулки. Когда дочь возвращалась домой, она смотрела на нее осуждающе, будто догадываясь о причинах скитаний. Отец был склонен к тревожности, но не обладал достаточной силой воли, чтобы противостоять ей. Он напивался, скандалил и громил все вокруг. Вероника и мать никогда не говорили об этом, но суть проскальзывала в отдельных репликах. Кстати, в прошлом копаться нет никакого смысла. Того, что случилось, все равно не изменишь. По возможности нужно заставлять себя двигаться вперед. У Сигне наготове было много афоризмов на этот счет: «нет причин ходить в раздумьях», «дела важнее слов», «лучше засучи рукава и сделай что-нибудь нужное»!

Но следовать советам Сигне не так уж просто. Казалось, Вероника не обладала сноровкой, свойственной другим женщинам в их семье. Стоило ее матери начать резать хлеб, и ломтики будто сами по себе укладывались красивыми рядами. А если за дело бралась Вероника, хлебную корзину заполняли крошки и масленка тут же пачкалась. Материнские движения всегда отличались резкостью, но при этом в квартире не было ни единой пылинки. Отец, понятное дело, вел себя строго наоборот. Чем меньше внимания он уделял своей гигиене и порядку, тем агрессивнее мать предавалась уборке. С суровой злостью протирая все щеткой и отдраивая пол шваброй, она держалась поближе к мужу, будто хотела вымести его самого.

Вечерами отец пиликал на скрипке, извлекая мучительные звуки, рисовал и выпивал. Его рисунки пугали Веронику: это были искаженные, повторяющие друг друга лица, ржущие лошади с огромными головами и нестерпимо яркие закаты. Мать полагала, что отцу лучше бы оставить кисти в покое. Иногда он становился одержимым, дни и ночи просиживал без сна. Кисти вызывали ярость, подобную бурной реке, которая, если войдет в русло, уже не остановится. Отцовскую тревогу Вероника воспринимала как черный удушающий дым или заразу и старалась держаться от нее подальше.

Несмотря на то что с его смерти прошло уже семь лет, дочь все еще иногда мучилась угрызениями совести за все те разы, когда она, крадучись, пробегала мимо двери на кухню, чтобы избежать взгляда черных, как ночь, глаз на изможденном лице, вида сигаретных окурков в пепельнице и запаха грязи, въевшейся в человека, закисшего в своих навязчивых мыслях. Вероника знала, что не может выдержать его взгляда из-за сквозившего отчаяния и мольбы, и, хуже того, ей казалось, будто то же отчаяние она узнавала в своей душе. Словно его тьма спала́ в ней самой и могла пробудиться от отцовского взора. В чем она никому бы не призналась, даже самой себе, – так это в том, что ненавидела отца за это. Какое он имел право сидеть там, предаваясь жалости к самому себе, и требовать, чтобы жена и дочь ходили вокруг него на цыпочках из-за его плохого настроения? В отличие от них, у него была отдельная комната, еду он не готовил, разве что картошку мог изредка сварить. Отец никогда не думал о семье. Он походил на ядовитого паука, который ждет, когда кто-нибудь угодит в его сети, и мечтает оплести жертву своими невзгодами.

И все равно несчастный случай с отцом поверг ее в глубочайший шок. Однажды, вернувшись домой из школы, Вероника увидела, что мать сидит на кухне и поджидает ее, положив на стол крепко сжатые в замок руки. Это само по себе уже казалось необычным, поскольку мать никогда не сидела без дела. Вероника сразу поняла: случилось неладное.

Она узнала, что днем приезжала полиция. Отец упал на дно дока на верфи Kockums и пролетел десять метров вниз с мостков, где должен был заменить лист железа на корпусе судна. Трудно сказать, что именно произошло. То ли ночью подморозило и деревянный настил стал слишком скользким, то ли отец запнулся о протянутый по воздуху кабель. Смерть в любом случае наступила мгновенно. Странно, но материнский голос звучал неестественно напыщенно, когда она изрекла:

– Твой отец мертв. – Потом они молча сидели у стола и слушали, как тикают часы. – Что за неосторожность? – внезапно вскричала мать, в приступе злости ударив ладонью по столу.

Вероника ушла, в темноте гардеробной упала на колени и стала молиться Богу, даже не зная, верит ли в него: «Господи. Позаботься об отцовской душе. Прости меня!»